— Теперь, Света, сходим за лекарством, а в шесть утра и вечером буду ходить к вам в гости. Уколы делать я умею, — сказал Федор Матвеевич.
И мы все пошли в аптеку.
Я проснулся рано утром и посмотрел на будильник.
«Неужели про укол забыли!» — испугался я и выскочил из своей комнаты.
В прихожей пальто Федора Матвеевича не было.
А на кухне висела записка:
«Коля, не волнуйся, я пошел сделать укол, а потом сразу съезжу, покормлю птичек. Ф. М.»
И я снова пошел досыпать.
А днем я встретил Андрея.
— Ну чего, опять со Светкой помирились? — сказал он.
— Мы и не ссорились.
— Как же не ссорились, я-то знаю. А вчера вместе с отчимом побежали к ней — я видел.
— С каким отчимом?
— Ну с этим, с Федором Матвеевичем.
— Он мне и не отчим.
— А кто же еще, конечно отчим.
Я хотел сказать, что он мне друг, но подумал, что после такого Андрей меня совсем засмеет. Скажет, что взрослых друзей не бывает.
А через два дня ровно в пять часов зазвонил телефон.
— Коля, ты? Это дядя Федя говорит, Федор Матвеевич. Слушай, милый, я сегодня приду поздно, конец месяца на работе, конвейер гоним, все задерживаются.
«А Барри как же?» — подумал я.
— Придется вам колоть или Светиной маме, ты меня извини, что так плохо получается.
Он еще спросил, сумею ли я. Я хотел сказать, что боюсь, но вдруг в телефоне послышался треск, потом короткие гудки, и ничего не стало слышно.
Я так разволновался, что выбежал на улицу без пальто. Потом все-таки вернулся, потому что солнце уже скрылось и дул ветер.
Света была дома одна. Барри лежал в комнате.
А я, когда волнуюсь, я почему-то улыбаюсь. Совсем не хочу улыбаться, наоборот, надо сказать о грустном, а у меня вдруг рот расширяется.
Света увидела, что я улыбаюсь, и тоже развеселилась.
Но тут я сказал:
— Федор Матвеевич сегодня не придет. Он сказал, чтобы мы делали без него.
— Без него? — удивилась Света. — Я боюсь.
— Так ведь укол-то надо делать!
— А вдруг шприц сломается, и иголка останется в Барри.
— Не останется, мы осторожно.
— Колоть, наоборот, надо быстро, — сказала Света. — Осторожно, но быстро — это мне Федор Матвеевич сказал… Подождем маму лучше?
Мы стали ждать ее маму. Было уже десять минут седьмого, а мама все не приходила.
— Что же делать! — повторяла Света. — Я боюсь сама.
— Давай я ему сделаю, — сказал я, хоть тоже боялся.
Мы разобрали шприц и стали его кипятить так, как показывал доктор.
Света сказала, что Барри стало лучше, у него уже аппетит появился.
У него и правда шерсть была сегодня не клочьями, не как тогда, и смотрел он здоровее.
— Зато ему теперь больно от уколов, потому что мы колем в одни и те же места.
Она достала из холодильника мясной фарш, насыпала туда витаминного порошка, а я собрал шприц, приготовил смесь для укола, и она была у меня уже в шприце. Я даже брызнул ею капельку, чтобы воздуха не было.
— Руки у тебя не дрожат? — спросила Света.
— Дрожат немного.
— У меня тоже трясутся. А надо, чтобы не дрожали. Может, маму подождем?
— А половина седьмого? Мы и так на полчаса опоздали.
— Ты постарайся, ладно? — сказала Света.
— Конечно постараюсь.
Она позвала Барри на кухню. Он стал есть из миски фарш с витаминами, а я в это время начал делать ему укол.
Он дернулся слегка, когда я воткнул ему иглу, но я, наверно, делал все не очень больно, потому что он терпел.
Только я вытащил иглу и смазал ему кожу, как вошла Светина мама.
— Уже одни успели? — удивилась она. — А я всю дорогу бежала. Мне как Федор Матвеевич позвонил, я так и заволновалась.
— Коля колол, а я — Барри отвлекала, — сказала Света. — Теперь еще в двенадцать ночи, и больше, наверно, не надо.
— Молодцы, какие вы у меня молодцы, — радовалась Светина мама, — я бы и не сумела, побоялась, а вы — сами справились.
Ссора получилась из-за меня.
Несколько дней мама уходила на работу утром и возвращалась домой поздно, потому что заменяла сразу двух учительниц. Одна учительница поехала на десять дней к своему сыну в другой город, а другая — заболела. И мама работала за них за двоих да еще за себя, то есть за троих.
А я занимался музыкой со своей учительницей, и она опять ругала меня за лень.
— Ведь ты не занимался вчера? — спросила она.
— Занимался, — сказал я, потому что и в самом деле занимался.
— Что ты меня обманываешь. Ведь ты помнишь, что говорил Рубинштейн: когда я не играю один день, я замечаю, что играю уже хуже. Если я не играл два дня — это замечают уже мои музыкальные критики. А если я не занимаюсь три дня, то вся публика говорит, что я стал играть плохо. Ты понимаешь, только ежедневные занятия.