— Вот, — Тренев протянул Биричу список. — Я никого не забыл.
— О-о! — Бирич был поражен тем, что увидел. Оказывается, он почти о половине людей, занесенных В этот список, совершенно не знал. Павел Георгиевич только покрутил головой и, протянув список Чумакову, сказал: — Смотрите. Тут кого только нет. Даже Губанов. Ха-ха-ха! Знали бы ревкомовцы, кого подкармливали. Ну, его мы вычеркнем, а вот с Ульвургына все сполна получим.
Бирич поднял голову:
— Неоценимую услугу вы оказали нам, Иван Данилович. Благодарю вас от имени Совета.
Треневу почему-то стало жаль своего списка. «А не поторопился ли я? — подумал он. — Так задарма и отдал. Ничего за него не получу». Бирич словно угадал его мысли.
— Я попрошу Совет вознаградить вас.
— Благодарю, благодарю, — поклонился Тренев, приглаживая волосы. — Я для общества старался…
— Многих из этого списка, — Чумаков постучал по бумаге карандашом, — сейчас ни на посту, ни в стойбище нет. Они на охоте.
— А нам спешить некуда, — засмеялся Бирич. — Пусть охотятся, больше зверя бьют. Мы их встретим и поблагодарим за меха, за покрытие долгов.
— Да, через месяц все вернутся, — подтвердил Чумаков. — Весна нынче ранняя будет…
— До первого парохода мы успеем все недоимки собрать! С процентами даже. — Бирич углубился в список, и его карандаш быстро заскользил по бумаге.
Трифона было трудно узнать. Он стал необыкновенно худ. Пиджак висел на нем, словно с чужого плеча. На бледном истощенном лице борода и усы казались приклеенными. Щеки и глаза запали.
— Может, еще по одной? — хрипло спросил он, указав глазами на графин.
— Нет, нет, сейчас не могу, — отодвинул рюмку Струков. — Так, значит, вы ничего не можете мне добавить?
— Я был очень пьян, — пожал плечами Трифон. — Почти ничего не помню. В кабак к Толстой Катьке я пришел уже под основательной мухой. Помню, что там были только шахтеры. Отец говорил мне, что ему сообщили, кто меня избивал. Это Агибалов, Занин и Копыткин. Я бы их, сволочей… — он выругался и закашлялся. Кашель сотрясал все его тело. Струков подумал: «Не жилец ты на этом свете, Триша. Скоро на твоих поминках буду». Во время драки Трифону отбили, наверное, все внутренности. Струков оделся и, прощаясь, в шутку сказал:
— Если хочешь полюбоваться, как я буду гнать этих шахтеров в тюрьму, то выходи… — Струков посмотрел на ручные часы. — Выходи часов в пять. Раньше я не поспею. Сейчас пойду собираться.
— Обязательно выйду, — пообещал Трифон. — А вечером — ко мне. Очень хочу сегодня напиться.
На копи Струков приехал с пятью милиционерами перед обедом. Когда упряжки подъехали к холмам угля, который казался особенно черным на фоне снега, в воздухе плыл металлический глухой звон. Баляев стоял у подвешенного к столбику чугунного колеса, неведомо как сюда попавшего, и бил по нему киркой. От колеса отлетала коричневыми брызгами ржавчина. Гаврилович сигналил к обеду. Шахтеры, выкатывавшие из черных зевов штолен груженые тачки, опрокидывали их и, отряхивая с полушубков, с ватных тужурок, с облезлых кухлянок пыль и крошки угля, направлялись к бараку. Следом выходили забойщики, щурясь от резкого света после темноты копей.
Шахтеры с любопытством и настороженностью смотрели на приехавших милиционеров. Баляев, с киркой в руке, пристально рассматривал милиционеров — нет ли среди них знакомого. Затем подошел к Струкову:
— В гости али подсобить желаешь?
Кто-то из шахтеров засмеялся. На многих черных, заросших лицах замелькали белозубые улыбки. Струков строго посмотрел на Баляева:
— Не суйся не в свое дело!
— А ежели обернется моим? — не унимаясь, балагурил Гаврилович, но глаза у него не были веселыми, Струков молча отвернулся. К нему подбежал Малинкин.
— Добренького здоровья!
Струков узнал его, но ответил небрежным кивком и спросил:
— Где ваш старший?
— А вот он, наш Арифметик, — Малинкин указал на конторку, из которой вышел пожилой человек, опирающийся на палку. После переворота Совет назначил его заведующим копями как хорошо грамотного человека. Дольчик жил в Ново-Мариинске уже давно. Это был тихий, неприметный человек, служивший то писарем, то конторщиком, то делопроизводителем. Жизнь сгорбила его, обесцветила глаза. Зимой и летом он ходил в одном и том же длиннополом черном пальто на меховой подкладке. Шахтеры прозвали его Арифметиком.