— Кто посмел поднять на него руку? Ну? Кто?!
— Он же сам полез в драку, — подбежала к Биричу кабатчица. Она торопилась все высказать, прежде чем ее успеет остановить коммерсант. — Кричал, гнал всех, один хотел остаться, — на ее заплывшем лице появилась сальная улыбка. — Наверное, хотел со мной…
— Уйди, ты, с… — угрюмо оттолкнул Бирич Толстую Катьку, и та взорвалась, перешла на визг:
— Не тронь меня, сам старый кобель!
— Уходи со своим щенком, — неторопливо заговорил лохматый шахтер, медленно наступая на Бирича. — Не его надо было, а тебя.
— Ш-ш-ш-то?! — заикаясь, выдавил из себя Бирич. Лицо его налилось кровью, а руки сжались в кулаки. Глаза горели. — Да как ты смеешь?
— Мы все смеем, да не всегда разумеем, — непонятно ответил шахтер. Он был по-прежнему спокоен, уверен в себе и точно не замечал состояния Бирича. — Иди-ка, господин, отседова, покуда беда не случилась.
Бирич ничего не успел ответить: кабак наполнился криками, угрозами, руганью. Кто-то вскочил на ноги, и Павлу Георгиевичу показалось, что сейчас все они набросятся на него… Бирич торопливо выскочил из кабака и с силой хлопнул дверью. Все разом смолкли.
Кто-то спросил лохматого шахтера:
— Чтой-то теперь ждать, Гаврилович?
— А ты уже в портки наложил? — откликнулся Гаврилович.
— Лопатой придется выгребать! — закричал весело маленький шустрый угольщик с плутоватыми глазами.
В кабаке раздался смех, но скоро смолк. Люди понимали, какая угроза нависла над ними. Они не сводили глаз с Гавриловича и, когда он подошел к столу, торопливо потеснились, очищая ему место.
— Все выпивка да выпивка. Из-за нее, подлой, и ревкомовцев проспали.
— А они тебе чего? Братья родные? — высунулся вперед Малинкин, который при появлении Бирича прятался за спинами шахтеров. Он, как всегда, был чисто одет, гладко побрит, На верхней губе багровел бугристый шрам.
— Братья не братья, а люди они были стоящие, — ответил Гаврилович.
— Что верно, то верно, — поддержали его рядом сидевшие шахтеры. — Не для себя старались…
— Бучека жалко, — вздохнул только что балагуривший щуплый угольщик. — Бучека…
Шахтеры приумолкли, вспоминая ревкомовцев, и все сильнее овладевало ими ощущение собственной вины.
Малинкин уловил настроение шахтеров и попытался его изменить. Он напомнил:
— А кто мясо у вас забрал? Кто с копей не пускал на пост?
— Заткни-ка ты свое хайло! — закричал на Малинкина захмелевший чернявый шахтер с пустой левой глазницей и брезгливо добавил: — Блюдолиз господский!
Шахтеры снова зашумели:
— В Совет-то новый из наших никого не избрали! Похоже, что опять коммерсанты к своим рукам все прибрали!
— Рыбин сулил по полтыщи за тонну уголька! — вспомнил кто-то.
— Держи карман шире!
— Струков-то большевик…
— Такой же, как я — поповская дочка.
Постепенно крики улеглись. Кто-то не выдержал и закричал Гавриловичу:
— Чего же ты молчишь, как вяленая кета?!
— Поживем — увидим, — уклончиво ответил Гаврилович, незаметно посмотрев на Малинкина, потом с наигранной веселостью попросил Толстую Катьку, протянув ей кружку: — Плесни-ка чего-нибудь позашибистее. Ты ловка наши дурьи головы заливать.
— Уж ты и скажешь, — закокетничала Толстая Катька, но заторопилась к себе в чулан. Попойка разгорелась. Шахтеры, казалось, забыли и о недавней драке с Трифоном, и о приходе Бирича, и о смене власти. Баляев, которого все звали по отчеству, Гавриловичем, хотя и попросил у кабатчицы крепкого вина, пил мало. Когда Малинкин ушел из кабака, убедившись, что и сегодня ему не добиться благосклонности Толстой Катьки, Баляев встал:
— Други, надо бы земле предать ревкомовцев.
В кабаке стало тихо. Кто-то, сильно захмелевший, возразил:
— Я не могильщик.
— Своих товарищей надо похоронить, — продолжал Баляев. — Какой день тела их собаки грызут.
— Бирича заставить могилу долбить! — крикнул щуплый шахтер, но Баляев строго сказал ему: