— Держи свой дневничок, — протянул Учватову оранжевую тетрадку Каморный. — Записывай и дальше.
— Все записывай! — добавил Баляев.
— Хорошо, хорошо! — Учватов понял, что ему ничего не грозит. — Буду, все буду записывать.
Он не мог спокойно стоять на месте и все время двигался, словно пританцовывал, угодливо ухмылялся И смахивал крупные капли пота, которые катились по лбу, нависали на бровях, на подбородке. Каморный сказал перед уходом:
— Совету не жалуйтесь, что мы были у вас. Вам могут этого не простить. Если же кого из шахтеров выдадите, то мы найдем вас!
— Что вы, что вы! — замахал руками Учватов. — Зачем выдавать? Зачем говорить? Ничего не скажу! Ничего!
— И милиционеру посоветуй, чтобы не болтал, — добавил Клещин.
— А вы разве его не уби… — Учватов проглотил окончание фразы, заметив, как нахмурились лица шахтеров.
— Жив твой сторож, — с порога сказал Агибалов. — Только голова у него как с похмелья будет гудеть.
Связанный милиционер лежал в коридоре. Шахтеры прошли мимо него. Он с любопытством и в то же время испуганно на них смотрел. Баляев разрядил его винтовку, обыскал карманы и выгреб оттуда с десяток патронов.
— Запасливый, — сказал он.
— Оставили бы хоть для охоты на зверя штук пять? — попросил колчаковец. — Оставь, а?
— Чтобы в спину пальнул? — Баляев посмотрел на патроны, которые лежали в его огромной ладони, на часового и сказал: — Ладно. Патроны возьмешь утром под мосточком через Казачку. С этого берега сразу, же под досками.
— Угу, — удовлетворенно кивнул часовой и болезненно скривился. — Какого черта по башке долбанули? Сказали бы — и так бы пустил.
— Это ты сейчас добрый, — усмехнулся Баляев и развязал колчаковца. — Не балуй, не шуми, а не то… — он поднес к лицу часового пудовый кулак. — Теперь уж клюну до смерти. Уразумел?
— Угу, — колчаковец встал с пола, потянулся. Лежал он в неудобной позе, и тело у него побаливало.
Товарищи вышли из радиостанции и благополучно добрались до халупы Клещина. Жена его не спала. Она все приготовила к отъезду мужа и Каморного, накормила собак.
— Часа три можете спать, — сказал Баляев. — Мы посторожим. — Ну, а сейчас по глотку хлебнем.
Они выпили, поужинали и все, кроме Баляева, легли спать. Он остался бодрствовать. Шахтер курил, о чем-то напряженно думал, то хмурился, то улыбался своим мыслям и не забывал прислушиваться к ночному Ново-Мариинску. На столе под рукой Баляева лежал револьвер, Через три часа он разбудил товарищей и, пока те, позевывая и потягиваясь, собирались в дорогу, приготовил с братьями Нурмилет упряжку, привязал к нартам груз.
Наступила минута прощания. Жена Клещина тихо плакала, не отходила от мужа ни на шаг. Копыткин заметил:
— Радоваться должна, Петровна. От гибели уезжает твой благоверный.
— Знаю, знаю, — трясла головой женщина и продолжала плакать.
Баляев поднес Каморному и Клещину кружки.
— По последней перед дорогой.
Они выпили, потом все вышли на улицу. Стоял сильный мороз. Собаки нервно повизгивали, чувствуя долгую дорогу.
— Ну, двигайте, — сказал Баляев. — За нас будьте спокойны. Сделаем, Давидка, все так, как ты растолковал.
Шахтеры пожали руки Каморному и Клещину. Петровна заплакала сильнее, помогая лучше усесться на нартах мужу. Каморный взмахнул остолом.
— Хак!
Собаки дружно взяли с места и понесли в темноту. Сзади послышались крики:
— Счастливо!
— До скорого!
Каморному в голосах шахтеров слышалась уверенность, и он, довольный результатами своей разведки, ощутил сильное желание скорее оказаться в Марково.
Звезды, чистые и равнодушные, висели над головой, точно далекие фонари на их длинном пути. Спустя некоторое время Каморный оглянулся. В Ново-Мариинске не светилось ни одного огонька. Пост утонул, растворился во мраке. Каморный сказал Клещину:
— Держись крепче! — и быстрее погнал упряжку.
— Не надо, Нина, — Наташа слабым движением руки пыталась отвести от волос гребень, которым Нина Георгиевна ее расчесывала: — Оставь, пожалуйста.
— Потерпи чуточку, — терпеливо и ласково уговаривала Нина Георгиевна: — Тут уже немножко осталось. У тебя красивые волосы. Антону, наверное, очень нравится твоя коса.
— Антону? — переспросила Наташа, точно впервые услышала это имя. Она задумалась. Над ее переносицей собрались поперечные морщинки, а взгляд стал напряженно-сосредоточенным. Постепенно скованность лица исчезла, и губы раскрылись в улыбке, а на обмороженных щеках появился румянец. Наташа оживилась и весело, быстро заговорила: