Она присела, обобрала колючки с платья, съела немудреное бабушкино угощение, прилегла на теплую, сухую хвою и незаметно задремала.
Ей показалось, что спала она недолго.
Но, открыв глаза, увидела длинные косые лучи солнца: дрожа, они тянулись к ней через всю полянку.
Неохотно отрываясь от каких-то непонятных, блаженных снов, она лежала не двигаясь и смотрела на лес.
Ветер совсем утих, лес стоял немой, успокоенный, светились только верхушки деревьев, а внизу уже было темновато. Пахло ночной сыростью.
Пора было возвращаться домой.
Она отломила тоненькую ветку клена с крупными рдеющими листьями и снова побрела сквозь чащу, задумчиво глядя на поникшие ветви берез, на сонную буреющую траву, на чародейскую молодую зелень папоротников. А что, если б ничего, ничего не случилось и она шла бы сейчас по этому вечному лесу с сыном Леней?..
Она остановилась, провела ладонью по лицу. Не надо, не надо. Не тревожь своего горя, оно все равно будет с тобой до конца.
И, словно поднимаясь со дна темного, бездонного колодца — к свету, к жизни, — она утешала себя: «Мое дитя, мое дитя!» Не должна ли она жить теперь для него, еще не рожденного, но уже сущего в ней?
«Изо всех сил буду отодвигать от тебя тяжкий мрак горя, пусть оно отойдет, затихнет во мне».
Вера медленно шла между деревьями, прелые ветки легко хрустели у нее под ногами, тревожа лесную тишину. Успокоенность и тишина были и в самой Вере.
XVI
Поезд на Москву ожидался через десять минут. Дощатая платформа маленькой станции была немноголюдна: здесь были усталые женщины с мешками картофеля через плечо, белесая девушка, с деловитой поспешностью лущившая семечки, сонный человек с толстым портфелем, пожилая женщина в военном платье с зелеными офицерскими погонами и в пилотке, надвинутой на русые, седеющие и аккуратно подвитые волосы.
Лицо у этой женщины было загорелое, слегка скуластое, сухого и твердого рисунка, с просторным лбом и с темными длинными бровями. Она сидела очень прямо, с опущенными глазами. Вера заметила, что она чуть-чуть покачивается из стороны в сторону, как это делают в раздумье или, может быть, от тяжкой боли. Вере стало неловко, и она отвернулась.
Подошел поезд. Вера дождалась, пока сутолока с посадкой кончилась, и вошла в один из последних вагонов.
Вагон был почти пустой, старомодный, пыльный. Вера прошла по коридору, разыскивая место у окна. В одном из отделений вагона она заметила одинокую фигуру женщины в военном и не колеблясь села против нее. Поезд тронулся.
Женщина даже не оглянулась на нее. Она сидела совершенно неподвижно, подняв крупную голову, и смотрела в окно. Там, на фоне фиолетового закатного неба, медленно кружил хоровод тоненьких, с опущенными ветками березок. Но вот мелькнула путевая будка, семафор, и потянулись скучные, вялые картофельные поля.
— Вот и все, — неожиданно сказала женщина, взглядывая на Веру. — Проехали.
Синие глаза ее смотрели прямо и требовательно, голос был низкий, грудной, но какой-то монотонный.
Вера только что собралась ответить какой-нибудь малозначащей фразой, как женщина опять закрыла глаза, лицо у нее задрожало и напряглось так, что у подбородка обозначились глубокие морщины и даже шея побагровела.
— Вам плохо? — спросила Вера, невольно придвигаясь к ней.
— Нет, — не сразу, с трудом разжимая губы, ответила женщина.
— Мне показалось…
— Благодарю вас, нет, — медленно повторила она и раскрыла сухие синие глаза. — Я здесь выросла, в этом вот поселочке. Приезжала с фронта на три дня. Здесь живет моя мать, она ужасно, ужасно старенькая. И вот я ей ничего не сказала. Пробыла три дня и…
Женщина едва успела сомкнуть рот: новая спазма сковала ей горло, и несколько секунд она мучительно преодолевала ее, багровея и не опуская глаз, в которых теперь блестела диковатая, почти животная боль.
Предчувствие горя охватило Веру с такой определенностью, что ей стало трудно дышать. И действительно, женщина сказала своим монотонным голосом:
— У меня убили сына, единственного. Семь месяцев тому назад.
Вера вздрогнула и едва не выронила корзиночку. Но женщина смотрела в окно и совсем не заметила ее судорожного движения.
— Для мамы Ванюша тоже был сыном, единственным внуком. И вообще всем на свете. Она его выходила, а я училась, потом работала. Муж у меня умер. И у меня и у мамы было всей семьи один мой Ванюша. И вот я ничего ей не сказала. Я бы ее убила. Все это осталось во мне. Я упросила маму не провожать меня: боялась именно за эти последние минуты. И правда: я не могу больше…