— Мама! — с упреком воскликнула Фатима. Но Зайнеб сделала вид, что не слышит дочь.
А Салимгерий, самодовольно улыбаясь и поглядывая на Фатиму, поставил на стол небольшую серебряную шкатулку. Фатима вспыхнула, бросила на диван вышивку, которую держала в руках, и отошла к окну.
Встал и Салимгерий, подошел к пианино.
— Какой прекрасный инструмент! Как жаль, что я не умею играть на нем.
«Ведь многим девушкам можно было бы задурить голову музыкой, — думал он. — Только эта, видно, не из тех глупеньких, что попадались мне в Кисловодске».
— Когда я женюсь, — продолжал оп, — отец поручит мне вести все наши дела! Он обещал мне. — И, гордо подняв голову, Салимгерий посмотрел на женщин: какое впечатление произвели его слова?
Муслимат, поливавшая в комнате цветы, насмешливо фыркнула и выбежала. Но Зайнеб не растерялась.
— Я думаю, — сказала она, — счастлива будет та девушка, которая станет вашей женой, Салимгерий, ведь она будет хозяйкой Чомая! — И, кокетливо взглянув на Салимгерия, Зайнеб вышла из комнаты, а про себя думала: «Плюнуть хочется на такого джигита!»
Фатима и Салимгерий остались одни. Фатима по-прежнему задумчиво смотрела в окно.
— С того дня, как увидел тебя, я потерял покой, Фатима! — тихо проговорил Салимгерий, подходя к ней.
Фатима резко повернулась и пристально посмотрела ему в глаза.
Он глупо улыбался. Ни его дорогой наряд, ни кинжал с позолоченной рукоятью, ни расшитый золотом пояс, ни револьвер в кобуре с причудливой отделкой не могли ни прикрыть, ни скрасить этой тупой, глупой улыбки Салимгерия. И от сознания этого тоской“1 защемило у Фатимы сердце. Она с презрением отвернулась и снова уставилась в окно.
— Фатима, отец собирается открыть в Кисловодске винный завод! — стараясь придать голосу бодрый тон, сказал Салимгерий.
Но Фатима стояла не шелохнувшись.
— Фатима! — вдруг громко сказал оп. — К тебе придут наши сваты!
Но Фатима молчала.
— Ну, я пойду… Мы с отцом поедем сейчас луга свои посмотрим, не скосил ли кто наше сено. — И, поклонившись Фатиме, он ушел.
Когда стихли его шаги, Фатима отошла от окна, закрыла лицо руками и в слезах упала на диван.
Через несколько минут дверь в гостиную открылась, и, широко улыбаясь, вошла Зайнеб. Увидя плачущую дочь, она вышла из себя:
— Княжна должна соблюдать приличие и сознавать свое достоинство. Она во всем, всегда должна оставаться княжной! Когда приходит гость, нельзя сидеть насупившись и молчать. Это — неприлично! Нужно поддерживать разговор!
— Зато, мама, ты во всем остаешься княгиней, — сквозь слезы проговорила Фатима.
Но Зайнеб не обратила на эти слова никакого внимания. Они с дочерью никогда не понимали друг друга.
Прожив с мужем семнадцать лет, Зайнеб только и думала о том, как развлечь своего полковника, как развлечься самой. Когда родилась Фатима, ее отдали кормилице, и та растила ее до пяти лет, а потом Фатима долго жила у родственников, но отец поссорился с ними и взял дочь к себе. Однако очень скоро Зайнеб отправила Фатиму в Кисловодск, где был у них свой большой дом. Фатиму стали обучать французскому языку и музыке. Следил за воспитанием дочери сам отец.
Сейчас Фатима гостила у родителей…
— Разве можно девушке до семнадцати лет просидеть дома, — строго сказала Зайнеб, садясь на диван рядом с дочерью. — А ну, повернись ко мне лицом, Фатима!
Догадываясь, о чем мать хочет говорить с ней, Фатима поднялась, откинула назад косы и сказала:
— Извини, мама, у меня что-то очень разболелась голова, я пойду приму лекарство.
Оставшись одна, Зайнеб немедленно подошла к зеркалу и стала прихорашиваться. «Надо привести себя в порядок, — думала она, — ведь полковник обещал приехать к обеду с приставом!»
А Фатима направилась к своей кормилице Сайре, которая жила на противоположной стороне улицы.
Как только Фатима переступила порог, Сайра поняла, что она чем-то огорчена.
— Что с тобой, мое солнышко?
Она усадила Фатиму и сама села рядом. Фатима опустила голову ей на колени и горько заплакала.
— О, аллах мой! Да что с тобой, моя радость? Кто тебя обидел? — с тревогой спрашивала Сайра.
Но Фатима и сама не знала, что с ней… Тревожно было на душе. Чувствовала, что в доме к чему-то готовятся… И сын Чомая зачастил… Как обо всем рассказать кормилице!
— Мне нет жизни в нашем доме, мама!
— Не говори так, родная, не говори. Отца и мать никто не может заменить.
— У меня одна мать, это ты! Не гони меня от себя! — Фатима снова горько зарыдала.