Джакджак, которая обычно приходила к Муслимат с весточкой от Нанаша, в эти дни тоже куда-то исчезла.
Так и сидела Муслимат одна в грустном раздумье. Но вот в дверь постучали. Вбежала одна из служанок, подружка Муслимат, и затараторила:
— О-ох, горе мне!.. Говорят, Нанаша и его друзей опять из власти выгнали. И никто не знает, куда Нанаш скрылся. Добай опять у себя в правлении. Сожгу, кричит, весь аул! — выпалила она и тут же исчезла.
Муслимат схватилась за сердце и, зарыдав, закрыла лицо руками.
«Где Нанаш? Жив ли?.. Лучше я сама умру!..» — проносилось у нее в голове.
С тех пор как Нанаш признался ей в любви, Муслимат только и думала о нем и готова была идти за ним хоть на край света.
Но Бийсолтан и Зайнеб запретили Муслимат и думать о замужестве. А Фатима, хоть и обещала помочь, сама сбежала из дома…
Муслимат поднялась и снова выглянула в окно. У ворот стоял человек, одетый в лохмотья. Нищий. Сердце у Муслимат зашлось от жалости к несчастному. Она схватила с вешалки шубу на волчьем меху и бросила нищему. Потом собрала серую папаху Бийсолтана, сапоги, сюртук, рубаху, еще рубаху, еще и еще и снова все это бросила нищему.
И уже не могла остановиться.
Женщины, которые шли за водой, старики, шедшие на утренний намаз, все останавливались возле нищего. А сверху из окон дома Бийсолтана все летели и летели вещи: стулья, платья Зайнеб, одежда хозяина, ковры, подушки, одеяла…
— Берите, люди! Берите!.. Все это ваше! Добыто вашим трудом!.. Пусть со мной делают, что хотят! Они у нас все отняли, даже любовь!.. Берите, берите!.. — кричала Муслимат, рыдая.
Калагерий, подойди к дому, увидел, что Дугу и Джугу тянут за концы большой ковер, стараясь вырвать его один у другого. Вот и Джакджак взяла бархатное платье и приговаривает, что всю жизнь мечтала потанцевать в таком платье.
— Дай, аллах, счастья, дай счастья Муслимат, — прижимая к груди платье, говорит она.
— Люди! Остановитесь! Ведь все это отнимут у нас с кровью! — крикнул вдруг какой-то старик.
— Да ты что, не знаешь, что все это на твоей крови, твоими руками собрано!.. Бери, что можешь!.. — сказал Калагерий и схватил понравившийся ему стул. — Никогда еще в жизни не сидел я на таком важном стуле!
— Ах, аллах всемогущий! Мы ведь и не замечали раньше Муслимат. А она… оказывается какая!.. — говорили в толпе.
— Может, она умом тронулась? — с тревогой сказала Джакджак.
— Да нет, просто из терпения вышла, от горя и обиды сама не знает, что делает! — сказал Калагерий.
Каждый из собравшихся брал, что хотел, и складывал в кучу, оглядывался и ждал, что выбросит Муслимат из дома Бийсолтана. Потом люди ринулись в амбары Бийсолтана. Стали выводить коров.
Но вот на коне прискакал Добай и с ним несколько всадников.
— Ах, сволочи!.. Твари подлые!.. Несите немедленно все обратно! Сейчас нагрянет полковник со своим отрядом! В порошок сотрет всех!.. — орал Добай, размахивая кнутом.
Но остановить людей было уже невозможно.
— Тащи его с коня, кровопийцу! Много ты кнутов сломал о наши спины! С твоим домом так же расправимся!.. — воскликнул Алауган и вместе с другими людьми стащил Добая с лошади.
Добая окружили со всех сторон. Прибывшие с ним всадники куда-то исчезли. В руках у людей оказались дубины. Но Добаю удалось вытащить револьвер.
— Ни с места, твари!.. Враз всех прикончу!.. Я покажу вам, как бунтовать! — хрипел он и направил дуло на стоявшего поблизости старика Калагерия.
Кто-то из толпы ударил Добая по руке, но он успел выстрелить. Упал, как подкошенный, Калагерий. Одни из толпы бросились к Калагерию, другие — на Добая. Они старались вырвать у него револьвер, но он размахивал им и все пытался стрелять в людей. Еще раз удалось ему выстрелить, и кто-то застонал в толпе…
Вдруг послышался голос безумной Сапият:
— Отец Даяя, отец Даяя… Ты умер!..
Сапият направлялась к Добаю. А он целился в несчастную… Но откуда-то грянул выстрел, и Добай упал.
Люди на мгновение замерли. А потом все увидели Аслануку с дымящимся револьвером в руке. По дороге мчались вооруженные всадники.
Вместе с отрядом красногвардейцев вернулся в аул и Нанаш. Он спрыгнул с коня и подошел к раненым. Добая положили в повозку и под конвоем отправили в Баталпашинск. А Калагерия и тяжело раненную женщину повезли в больницу.
— Люди, товарищи!.. Успокойтесь! — обратился Нанаш к толпе. — Видите вы этих ребят, — сказал он, показывая рукой на прибывших с ним конников, — это люди нашей Советской власти! Это наши братья: черкесы, русские, абазины, ногайцы. Они вместе с нами освобождают наши аулы от белых банд.