– Нет. Кажется, нет…
Отец говорил спокойно и уверенно, и от его непонятных слов мальчик и сам успокаивался – значительно быстрее, чем от неуклюжих шуток деда и от нежных прикосновений матери.
– Эт-та что еще такое? – Никто не заметил, как на пороге комнаты возникла бабушка – прямо в пальто и с двумя большими сумками в руках, которые даже на глаз казались очень тяжелыми. От нее пахло морозом, весельем и какой-то сдобой. – Опять хвилосовствуешь, хвилосов? Ты б лучше сумки у меня принял, а хвилосовствовать потом будешь, со своими студентками…
– Мама!.. – только и ответил отец, но с такой интонацией, что мальчик, воспрявший было духом при появлении любимой бабушки, снова закрыл лицо руками, на этот раз – безнадежно, не оставив ни единой щелочки…
Отец, тем не менее, покорно забрал груз из рук бабушки и скрылся в кухне.
– А что мама? – неприятно громким голосом отозвалась та. – Смотри, вот устрою тебе солипсизм – по-нашему, по-простому, – получишь тогда у меня свой «фрагмент комнаты»! Ты б, сынок, не забывался, кто в этой квартире прописан, а кто просто жилец.
Последнее слово прозвучало у нее как «живец».
И лишь теперь заметила мелко вздрагивающее плечи внука и заговорила совсем другим, тонким и сладким голосом:
– Ох, а что это Андрюшенька мой? Ты чего, внучек, обиделся? Что с папкой твоим поругались немножко – обиделся? – Ее голос стал еще приторнее, еще ближе; запах морозного воздуха усилился. Старая паркетная доска скрипнула, когда бабушка тяжело опустилась на ритуальный ковер. – Так ты не обижайся, мы же просто шутим так. Ты же знаешь, старое – оно что малое, на него обижаться не след.
Ее рука примиряюще дотронулась до плеча мальчика, но тот обиженно отстранился: ничего подобного он не знал и знать не хотел.
«Почему они не могут любить друг друга? – плакал мальчик. – Почему я могу любить их всех, одинаково, а они – не могут?
Бог с ними, пусть превращаются в кого угодно, когда я их не вижу, но пусть хотя бы не ненавидят друг друга, пока я рядом…»
– Да он еще раньше, – пояснила мама. – Испугался…
– Чего это? – заботливо спросила бабушка. – Приснилось что? Это все от Шхварценеггеров всяких, от боевиков с мордобоями…
– Я это уже говорила, мама, – тактично заметила дочь. – Он говорит, что не приснилось. Его дед напугал.
– Дед? – удивленно повторила бабушка.
От окна раздался очередной полный раскаяния вздох.
– Почудилось ему чего-то. Я в ванной сидел, брился, когда он зашел, глянул на меня в зеркало – я ему только улыбнулся, а он – враз в лице переменился, закричал и выскочил оттуда как ошпаренный, я даже слова сказать не успел.
Мальчик поежился. Потому что вспомнил все, происшедшее с ним этим утром, особенно отчетливо.
…Он сонно ткнулся в дверь ванной. Та оказалась незапертой, хотя в комнате явно кто-то был. Щурясь от света тусклой шестидесятиваттной лампочки, мальчик разглядел слева голую ссутулившуюся над туалетным столиком спину деда. Мальчик попытался поздороваться, но голос пока не слушался его, и он отложил приветствие на «после помывки», как называл это дед.
Он пустил тонкую струйку теплой воды из крана, намочил ладошки и слегка потер глаза. Потом достал из пластмассового стаканчика над раковиной свою зубную щетку, выдавил из тюбика немного пасты, наклонился к зеркалу и… так и застыл с зубной щеткой во рту.
Зеркало над раковиной отразило его широко распахнутые глаза и побелевшее от ужаса лицо. И спину деда, который все еще не замечал присутствия мальчика. И небольшое овальное зеркало, в которое дед сейчас смотрелся. И отражение в этом зеркале.