Корней обозвал его дураком, затем перескочил через перила веранды и вышел за ворота.
Пологим косогором улица сбегала к озеру. Оно в полудреме плескалось, омывая скользкие плотки, привязанные к ним лодки, и выбрасывало на песок пенистые гребешки.
Неподалеку, в прибрежном камыше, захлопала крыльями птица. Корней поднял с берега плоскую гальку, размахнувшись, кинул туда.
Вода в озере была теплая. Корней присел на борт лодки, вымыл руки, затем, не торопясь, разделся, сложил одежду на лавочку и, размявшись, пошел на глубину. Метрах в ста от берега он перевернулся на спину, вытянулся, радуясь отдыху и прохладе. Справа проплыл еле видимый в отблеске воды островок из прошлогодних камышей, а на нем темные бугорки спящих чаек. Корней хлопнул в ладоши. Чайки испуганно взлетели, начали кружиться и тревожно кричать.
Натешившись, он выплыл обратно к лодкам, но домой не вернулся, а поднялся косогором к соседнему переулку.
Впереди, возле притаившихся бурьянов, шел на завод в ночную смену Яков Кравчун. Корней сразу узнал его по легкой пружинящей походке с упором на носки и лихо заломленной фуражке. Окликнул.
Яков остановился, дожидаясь.
— Вот как! Это ты, Корней?
— Это я!
— Уехал и голоса не подал. Хоть бы по старой дружбе письмишко черкнул.
— Ты ведь тоже не удосужился.
— И то верно!..
— Не забыл еще прошлогодней ссоры?
— Э, разве то была ссора? — досадливо отмахнулся Яков. — Ведь я не виноват: собрание назначал завком, меня это собрание выбрало председателем, не мог же я отказаться. Ты заслуживал промывки с песком. Так и терпел бы, не рыпался.
— Я не обязан отчитываться ни перед кем.
— Странно. Жил и работал в коллективе, а не обязан! Кроме того, тебя просили обучить новичков. Люди приехали бог знает откуда, первый раз увидели кирпичное производство, и кто же должен был их обучать, как не мы? А может, ты хотел деньги получать за каждого обученного? Никто из мастеров не брал, а ты неужели взял бы?
— Давай-ка отложим воспоминания, — предложил Корней. — У меня сегодня нет охоты спорить и копаться в старом хламье.
— Ну, что же, отложим, — согласился Яков почти равнодушно. — А лучше совсем не станем вспоминать.
Корней тронул его за рукав.
— Все еще в этой хламиде ходишь? Не выдвинулся из старших жигарей?
— Так и хожу, — добродушно усмехнулся Яков. — На печах. Дальше и выше выдвигаться некуда: под ногами печи, над головой крыша.
— А на заводе как?
— Обыкновенно. Стоит завод на прежнем месте, к нам передом, к степи задом. Машины крутятся. Кирпича давали три миллиона в месяц, так и держимся на прежнем уровне. Ну, а тебе куда направление дали?
— Сюда.
Некоторое время оба шли молча, не находя о чем говорить.
Яков тихо посвистал, оглядев звездное небо.
— Ночь какая ласковая. Стадо звезд и пастух — обкусанная-кем-то луна!
— Все еще поэзией увлекаешься? — спросил Корней слегка насмешливо. — Стишки девчонкам почитываешь? Мою Тоньку не пробовал просвещать?
Яков отозвался тем же тоном:
— Разве она твоя?
— Чья же?
— Мне всегда казалось — ничья!
Корней засмеялся.
— Впрочем, она тебя любит, — серьезно добавил Яков. — Весь год ожидала, как верная солдатка своего солдата.
— Завидуешь?
— Может, завидую, а может, и не завидую. Не привык я к этому.
Корней опять засмеялся, пожелал Якову успешной смены, и они разошлись: один в правую сторону улицы, другой в левую.
И ни тот, ни другой не оглянулись.
Возле женского общежития Корней приник к изгороди узкого палисадника. Он всегда тут останавливался, когда приходил и вызывал Тоню Земцову. Ему доставляло удовольствие, скрываясь за деревьями, наблюдать, чем она занята. Иногда в комнате собиралось много ее подруг. Тогда он хлопал в ладоши или кидал в окно ветку.
На этот раз Тоня была одна и, очевидно, давно уже его дожидалась. Верхний свет падал ей на волосы, прибранные по мальчишески, с зачесом набок. Сидела Тоня у открытого окна, подперев щеку ладонью. Корней подошел тихо, Тоня не услышала. О чем она думала? О нем, о Корнее, или о чем-то ином? По лицу не угадать. Очень оно спокойное. Но вот Тоня взмахнула рукой, как бы отгоняя от себя надоевшие мысли, потом поправила челку и, обернувшись к лампе, посмотрела на часы. Отчетливо обрисовался ее профиль: крутой лоб, вздернутый нас и смолисто черная бровь, загнутая, как крыло чибиса.
Корней тихо свистнул. Тоня вздрогнула, склонилась над подоконником, разглядывая. Он еще раз тихо свистнул и сказал:
— Выходи!