Эти ночные прогулки волновали Андрея Михайловича больше всего. От своего сына ничего хорошего он не ждал.
Обеспокоенный, он попытался узнать у прислуги, куда ходит своевольный мальчишка.
– Он возвращается на рассвете, – докладывала ему Екатерина за утренним кофе.
– Трезвый?
– Да. Может, он спит в каком-нибудь публичном доме, – предположила девушка. – Как протрезвеет – идёт домой.
Андрея не успокоило и даже покоробило такое грубое предположение о сыне.
«Где он пропадает? Не дай Бог, увиваясь за чужой женой, нарвётся на дуэль. А может, он курит опиум в каком-нибудь притоне. Что ни возьми, одно другого не лучше».
Эти мысли не давали господину Руничу покоя. Беспокойство заставило его, ближе к полудню, заглянул в комнату сына.
Она была пуста. На столе стояла чашка с недопитым чаем, булочки на тарелке, варенье. Рядом лежали несколько исписанных листков бумаги.
Андрей взял в руки один из них и прочёл.
«Очи долу. Тонки пальцы
Тянут солнечную нить.
В узкой келье рамки, пяльцы –
Так удобней злато шить.
Нижешь бисер под молитву:
«Господи! Помилуй мя…»
Мастерством вступая в битву
За Небесного Царя.
В добровольном заточенье
Исполняешь свой обет.
Чистоты твоей свеченье
Украшает шелка цвет.
И ложатся нити гладко
Под огарочек свечи,
Под мерцание лампадки
Да молитвы горячи.
Льется солнце сквозь решетки
Монастырского жилья.
Белы руки. Черны четки…
Голубица ты моя!»
Стукнула входная дверь. Андрей Михайлович оглянулся. С полотенцем на плече и мокрыми волосами на пороге стоял сын.
– Неплохо написано, – одобрил он, но тут же добавил. – Только всё это стихосложение – полная ерунда.
Вытирая полотенцем влажные волосы, сын отозвался:
– Тогда не читай. Я не навязываюсь тебе со своими стихами.
– Зашёл спросить у тебя. Где же ты всё-таки пропадаешь ночами, а? Мне очень любопытно это знать. Тебе стала неинтересна игра. Помнится, раньше ты любил наблюдать за ней.
– С некоторых пор не люблю.
– С каких это таких пор? – напрягся Рунич.
– С тех самых, как здесь стали кончать жизнь самоубийством.
– Ты о старике Ушакове?
Сын не ответил. Достав из шкафа свежую рубашку, стал переодеваться. Андрей, наблюдая за его сборами, поинтересовался:
– Опять уходишь?
– Какая тебе разница?
– Сядь! – Андрей Михайлович сурово смотрел на сына..
Арсений опустился на стул и уставился в глаза отца.
– Я хочу знать, какие у тебя могут быть дела в городе?
– Это моё личное дело. Я не маленький ребёнок, чтобы давать тебе отчёт.
– Догадываюсь, почему ты уходишь по вечерам. Завёл любовную интрижку?
– Думай, что хочешь.
– Хватит! – В сердцах заорал Рунич. – Ты делаешь глупость за глупостью! Тебе мало Адель?
– А что Адель? – вопросом на вопрос ответил сын.
– Тебе её не хватает, потянуло на приключения?
– Помнится, в твоей спальне перебывало немало женщин, – насмешливо отозвался Арсений. – Твоя любовница, разумеется, не в счёт.
– Прекрати! Откуда такой цинизм? Не забывайся! Я твой отец.
Юноша поднялся и встал напротив.
– А я твой взрослый сын. Ты опоздал читать мне мораль. Извини, если я чем-то шокировал тебя.
Андрей Михайлович стиснул зубы так, что у него заходили желваки под тонкой кожей скул. Не разжимая их, процедил:
– Больше я твоих капризов не потерплю. Приказываю тебе остаться дома. Слышишь? Приказываю! И не дай тебе Бог ослушаться и поступить по-своему.
Размашисто шагая, он покинул комнату. В гневе Арсений швырнул на пол рубашку.
– Ну хорошо. Ты ещё пожалеешь об этом.
******
День клонился к вечеру.
Рунич задерживался на бирже, и Алексей с Леонидом, как обычно бывало в таких случаях, начали работу без него.
В этот вечер в заведении гулял какой-то американец. Он, не считая, бросал деньги на кон рулетки и радовался, как малый ребёнок, не глядя, проигрывает он или выигрывает.
Из прислуживающих клиентам девушек он облюбовал стройную Катерину. Что-то, говоря ей, он восхищённо цокал языком, чем очень раздражал Алексея. Наконец, тот повернулся к дымящему папироской Леониду.
– Лёня, как ты думаешь, что этот американец говорит Кате? Если бы знать! – возмутился он. – Может, какие-нибудь пошлости. Тогда я бы его вышвырнул отсюда.