Подошёл к печке, потрогал холодный кафель.
– Холодно.
Зябко содрогнувшись, направился к столу, на котором стоял коньяк. Выпив рюмку, Арсений не спеша закурил папиросу. Через несколько минут мягкое тепло разлилось по телу.
Сел в кресло и, прислушиваясь к своему голосу, медленно произнёс:
– Елена Лукинишна Савина, урождённая Уварова. Елена. Лена. Леночка.
Ночью, лежа в кровати, он неотрывно смотрел в потолок.
Поглаживая его обнажённую грудь, Адель с нежностью произнесла:
– Какой ты славный. Скажи, я красивая?
– Да.
– Даже красивее этих женщин?
И почувствовала, как Арсений вздрогнул.
– Что? О них нельзя говорить?
– Я не хочу говорить о них с тобой, – недовольно проворчал он.
– А я хочу знать правду. Я заметила, что ты не сводишь глаз с одной из них. Что у тебя к ней? Любопытство? Ненавидишь, равнодушен или?..
– Правду? Правда в том, что она единственная, кто не смотрит на меня с презрением. За это я признателен ей.
– Признателен? Боже! У тебя очень романтичное сердечко! –рассмеялась француженка. – То ты помогал сбежать из монастыря барышне Карницкой, из-за которой мы рассорились не на шутку. Теперь эта женщина. Забудь! Я думаю, их сердца будут трепетать при виде другого мужчины.
– Кого?
– Увлечённый написанием книги ты вообще ничего не замечаешь, мой милый.
– Адель.
– Бедняжка! Все знают.
– Кто этот мужчина?
– Твой отец, мой дорогой. Думаю, вред ли эти женщины перед ним не устоят.
Не дослушав, Арсений оттолкнул её и спрыгнул с кровати. Адель рассмеялась. Налив в рюмку коньяк и, медленно потягивая его, он ждал, пока францужкенка успокоится.
Чуть больше вина, и Адель всегда становилась подозрительной и сварливой.
– Да, не устоят, – не унималась она. – Потому что твой отец – мужчина!
– Что ты имеешь в виду?
– Всё! И как ни странно, он увидел их и растаял.
– Отец жалеет Дарью Лукинишну.
– Твоего отца не назовёшь сострадательным! – резонно заметила Адель. – Думаю, что он будет просто дурак, если пойдёт на риск ради сердечной прихоти.
Рассуждая так, девушка расхаживала по комнате. Арсений не старался вникать в её слова. Ему было о чём подумать.
Закрыв глаза, перед мысленным взором он видел образ Елены. Молочно-белая кожа, золотые волосы, необычные, выразительные глаза и гибкая, точёная фигура.
Всегда молчаливая и холодная, как мраморная статуя.
Изредка подобие лёгкой улыбки скользило по её нежным губам, и тогда весёлые звёздочки вспыхивали в глубине её тёмных глаз и тотчас прятались за ресницами, как будто боялись, что их кто-нибудь увидит.
Арсений сердцем почувствовал, что под холодной маской спокойствия Елены Лукинишны скрывается страстная и отчаянная натура.
****
Дни шли неспешным чередом.
Прошелестела золотым листопадом осень, вьюгой и снегом прокружила зима. Первой звонкой капелью, проталинами и журчащими ручьями обрадовала весна. Она расправила крылья и, бросив на землю венки из первых цветов, вступила в свои права.
Даша окончательно поправилась, окрепла и чувствовала себя хорошо. Однако по-прежнему сёстры боялись выйти из дома.
Андрей Михайлович не приносил утешительных вестей.
Истинных воров никто не искал, веря в то, что бежавшая из-под ареста монахиня и есть настоящая преступница.
Елена смотрела на серый петербургский день за окном.
С теплыми майскими днями сад зазеленел и наполнил воздух горьковатым запахом распускающихся почек. Ослепительно белые цветы черёмухи своим ароматом будоражили и опьяняли. Несмолкающее в кронах деревьев, даже в пасмурный день пение птиц завершало эту картину радости и торжества жизни.
Но сегодня Елена не замечала весны.
Мысленно она перебирала все события своей двадцатисемилетней жизни и видела мало счастья. В такие минуты раздумий память о юношеской любви к Дмитрию казалась ей грёзой из давным-давно приснившегося детского сна.
Чтобы отвлечься от грустных мыслей, решила, наконец, осмотреть приютивший её и сестру дом.
Было тихо. Слуги занимались каждый своим делом или отдыхали перед ночной работой.
Не спеша она обходила комнату за комнатой.
Витражные двери вели из прихожей в небольшой холл, где на стене висело узкое высокое зеркало. На мраморном полу отражался свет двух высоких светильников, стоящих по сторонам зеркала. Пол холла – тёмный мрамор, со светлыми прожилками.
В бильярдной, где в свободное время Андрей Михайлович играл с сыном и гостями в бильярд, на столике возле стены – большие бронзовые часы. Их поддерживали четыре серебряные фигурки в виде древнегреческих нимф.