— Я дурак? — тихо переспросил адмирал.
— Конечно, дурак! Почитай третий день то пьёшь, то молишься. — в голосе наместника отчётливо слышался гнев, — Владыку Иова прогнал, матом обложил, ирод!
— Владыку? Не помню. — ошалело помотал головой адмирал, — Как же я… Да я же…
— Он с тобой, как с человеком, пытался поговорить, а ты его сатанинским отродьем…
— Грех-то какой! — впился пальцами в лохматую нестриженую голову Ушаков.
— Вот-вот! Владыка от патриаршего посоха отказался, почти святой человек, а ты его так… Нехорошо, Фёдор Фёдорович!
— Ох! Не простит меня Владыка за такое… А без его благословения перед Богом я сам…
— Точно дурак! — теперь гнева в голосе Потёмкина не слышалось, зато преобладала горечь и усталость, — Ужель, Владыка Иов столь мелочен, чтобы обидеться на терпящего несчастья? Тем более на верного сына церкви и своего доброго друга? Болеет за тебя Владыка, Федя, болеет! По пять раз на дню справляется о тебе. Да и не пустят тебя сейчас к ним — уж больно ты нехорош во хмелю… Хотя от беседы с прежним генералом-адмиралом он точно не откажется.
— Как же я так? А?
— Вот так… Больно тебе, ведаю, но пора и меру знать. Долг тебя никуда не отпустит. Заканчивай свою боль зеленым вином заливать, Танасис твой совсем извёлся, всё боится, что дочь твоя, Евпраксия, круглой сиротой останется.
— Евпраксия? Ох! — Ушаков схватился за голову, заново разом ощущая всё, что случилось. Потеря жены, любимой, молодой, красивой его так подкосила, что он забыл о той, которая осталась как память, как след, как последнее слово его Аглаи.
— А флот? Ты думаешь, что без тебя там всё само собой идёт? Пустошкин с Сенявиным и Мышецким такую свару устроили. Думал уже Грейгу писать, чтобы он сам к нам прибыл…
— Что? Да как они… Я же наказал Пустошкину исправлять обязанности… Ну я им задам! У нас поход на носу!
— Пить ещё будешь? — Потёмкин достал пузатую тёмную бутылку с новомодной бумажной этикеткой.
— Нет! — ответ прозвучал насколько возможно твёрдо, — Прав ты, Григорий Александрович, долг зовёт, куда мне от долга бегать?
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Для меня странно, отче, что именно Вы стали главным сторонником проекта Румянцева. — я прогуливался в компании нового Патриарха и обсуждал с ним план моего постоянного посланника в Польше.
— Почему нет, государь? Боль всех, живущих в этой несчастной стране, ранит меня, ранит всю нашу церковь. Пора принести им покой. — тихо ответил мне он.
— Однако отец Платон всегда настаивал… — начал было я, но, поняв свою ошибку, слегка смешался.
— О! Государь, Вы всё ещё вспоминаете Его Святейшество… — Виссарион скупо улыбнулся, — Не огорчайтесь, я тоже скучаю по нему. Отец Платон был истинным отцом для тысяч и тысяч страждущих… Его ум и такт не будет забыт, они вошли в плоть и кровь церкви. Он мог ещё много нам передать, многому научить, многих спасти. Но… Глубины Промысла Божьего непостижимы для нас, смертных, сын мой. Теперь нам следует научиться жить без отца Платона, помня и любя его.
После скоропостижной смерти патриарха мне пришлось долго и сложно искать ему замену. Слишком много иерархов могли рассчитывать на высочайший пост уже в поистине всемирной церкви, а задачи по сведению воедино целого набора православных общин, и даже иногда не совсем чтобы по-настоящему православных, никто не отменял.
Я потерял не только друга, но ещё и верного единомышленника, которому не надо было ничего объяснять и можно было довериться безоглядно и безнадзорно. Так что, найти замену такому человеку было практически нереально. Виссарион же оказался наиболее подходящим к этой роли: родом из венгерской Словакии, не предавший свою древнюю православную веру под натиском католиков, попавший во время одной из войн в турецкий плен, ставший монахом в тогдашнем Константинополе, приехавший вместе с греческой делегацией в Россию и сделавший быструю карьеру уже у нас, прошедший много испытаний, известный теолог и оратор, он был ещё и искренне предан моему престолу, считая, что истинная вера сегодня может стать вселенской, лишь идя рука об руку с властью земной.
Виссариону приходилось непросто: он держал на коротком поводке целый сонм истовых проповедников, считавших только себя выбранными самим Творцом для объяснения Его воли, да ещё и кучу себялюбивых иерархов, которые не терпели вмешательств в зону собственных интересов, что усугублялось по-прежнему ещё сохранявшейся некоторым отличием в религиозных обрядах и порядках, принятых среди разных народов, составлявших население Русского царства, да и отличия в языках и обычаях никто не отменял.