В таком положении найти деньги на польский проект было уж слишком сложно. Но и отказываться от него сейчас было просто безумием — ситуация уже явно перезрела и дальше могло стать только хуже. У меня было два пути получения необходимых средств, но вот давить на купечество мне не хотелось совершенно, и вариант с церковью мне казался предпочтительным.
Денег там накопилось довольно много: за последний год в связи с болезнью Платона и выборами нового Патриарха больших проектов не затевалось, изъять их было бы правильным. Но требовалось сделать это так, чтобы моё влияние на этот процесс не было заметным — не сто́ит злить церковных иерархов, прямо демонстрируя, что государство может ограбить их в любой момент.
Надо было уговорить Виссариона, заставить его принять проект как свой, чтобы именно патриарх убеждал епископов, да и моих чиновников, и ни у кого не возникло даже сомнения, что церковь всё сделала сама. Круг посвящённых был очень мал: Владыка Лука, бывший одним из ближайших помощников покойного Платона, руководивший у него эдаким отделом кадров, мой духовник, отец Ювеналий, мимо которого такая игра не могла пройти просто по определению, да моя жена, Ася, помогавшая мне. Ещё догадаться обо всём мог секретарь митрополита Варшавского, Галактион, но сей хитрый грек давно сотрудничал с моими тайными службами и хорошо умел держать язык за зубами.
Виссарион хотел стать настоящим Патриархом, вести за собой паству, для чего ему требовалось одержать победу в чём-то значительном, и польский проект очень подходил для этого.
Вот это можно было считать обманом? Отец Ювеналий сомневался, Ася же твердила, что такое никак обманом быть не может, коли выбор делал сам Виссарион. Я же позволял себе только размышлять об этом — строить из себя святого я точно не собирался, признаться Виссариону сейчас было слишком опасно и для проекта, и для дальнейших взаимоотношений… М-да, похоже, это станет очередной моей тайной, за которую мне придётся расплачиваться уже за краем…
Я думал. Наслаждался пряным запахом мокрых листьев, растворённом в густом, словно вино, воздухе парка, нежно-темнеющим небом, удобной, слегка пружинящей под ногами дорожкой, покоем, позволяющим размышлять, копаться в себе и других. При том я поймал себя на мысли, что этой прогулкой, этим сеансом самоанализа, просто откладываю беседу с Асей: моим другом, моей помощницей, моей любимой.
Её батюшка, король Испании Карл сделал очень большую глупость, за которую пришлось расплачиваться флоту во главе с адмиралом Гравиной[3]. Именно этот моряк вёз тогда ещё мою невесту к русским берегам, Ася испытывала к церемонному гранду тёплые чувства. Она как-то раз упомянула, что лучше бы именно этот потомок нормандских пиратов был бы её отцом, чем высокомерный и неумный Карл Бурбон…
Король, в отсутствии Годоя, годами направлявшего его политику, а теперь сидевшего подле Потёмкина и не находящего в себе силы выбрать какой-либо из предложенных ему вариантов будущего, решил, что его позиции в обществе снова слабнут, а для повышения авторитета ему требуется только небольшая военная победа. Позабыв о крайне неудачном опыте войны с Францией, когда его государство было спасено исключительно усилиями России, Карл принял решение самостоятельно ударить по Британии.
Бурбон без каких-либо консультаций и переговоров определил, что все слова Годоя о неготовности армии и флота были вызваны исключительно желанием бывшего Первого министра украсть больше денег из казны. Поэтому-то мой тесть потребовал от командующего флотом, адмирала Гравины, атаковать силы Джервиса, бодро осваивавшие Порт-Магон[4] на Менорке. Тот попытался было спорить с монархом, но получил категорический приказ, который не мог отвергнуть.
Вовремя узнать об этом и повлиять на мнение короля мои агенты не смогли, а адмирал решил выполнить свой долг любой ценой. Эскадра покинула Кадикс, начитывая в составе всего восемнадцать кораблей — всё, что было способно выйти в море. Только чудо могло помочь Гравине одолеть почти тридцать линейных кораблей британцев, но он был неплохим флотоводцем и рассчитывал подкараулить какую-то часть английского флота, в бою с которой либо победить, либо умереть с честью.
Однако же чуда не случилось, напротив, сама природа была на стороне счастливчика Джервиса — шторм, пусть и небольшой, но достаточный для сильно изношенных кораблей пиренейского королевства с неполными экипажами, страшно ударил по эскадре Гравины. После бури испанский адмирал смог собрать только двенадцать вымпелов, а Джервис был тут как тут, причём во всей своей мощи и почти не пострадавший от непогоды.