Так что, после третьей попытки ночной атаки силы на подобные действия у обороняющихся иссякли, впрочем, как и энтузиазм. Русские строили свои укрепления быстро, словно пчёлы соты, уже через две недели на позициях появились первые осадные орудия, а главное — ракетный полк, и начались обстрелы крепости.
В то же время Ушаков вполне разобрался с системой защиты Гибралтара и принялся бомбардировать батареи англичан с моря, что заставляло Коллингвуда метаться между угрозами. Радиус поражения артиллерии противников оказался примерно одинаков — удачные позиции и угол возвышения пушек англичан вполне компенсировались более высокой дальнобойностью новых русских орудий. Так что всё зависело от умения пушкарей.
Здесь люди Карпухина и Ушакова смогли удивить противника, ежедневно оказываясь чуть точнее у удачливее, да и сами командующие ели свой хлеб совсем не даром. К тому же на осадные позиции вставали всё новые и новые орудия. Три недели непрерывных бомбардировок привели неуязвимую «скалу» в весьма потрёпанное состояние. Сам Коллингвуд был тяжело ранен, его преемник, генерал Роуг — убит, настроение гарнизона превратилось в паническое. Когда же ещё через неделю непрерывных обстрелов на глазах обороняющихся в глубине русских укреплений принялись выстраиваться, готовясь к штурму, обряженные в латы гренадеры, то Гибралтар выбросил белый флаг.
Падение считавшейся неприступной крепости, причём не в результате многолетней блокады или измены, окончательно убедило Европу, что с Россией сейчас шутки плохи.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Мой Бог! Мой Бог! — повторял, словно заведённый, казавшийся очень усталым немолодой человек, сидевший в карете перед Ньюгейтской тюрьмой[6].
Сколько тысяч лондонцев собралось в этот дождливый день на улицах, с которых были видны ворота в страшное узилище, а точнее, на площадь, где проходило столь жуткое и притягательное зрелище, было не понять. Казалось, что весь город собрался здесь и наблюдал за чудовищной по своей жестокости казнью несчастного лорда Чарльза Колдфилда, также известного как «светоч», «пророк» или просто «лидер омерзительных луддитов».
— Не стоило Вам, Василий Петрович, сюда приезжать. — тихо, по-английски проговорил человек аристократического вида, сидевший вместе со стариком, — Сердечко Ваше не шибко хорошо себя ведёт…
— Бросьте, сэр Генри, с этим человеком связана вся моя жизнь, разве бы я мог допустить, чтобы он умер без моего последнего прости? — покачал головой русский агент.
— Он умирает уже два часа, и вряд ли ему позволят сделать это быстро, Василий Петрович. Может, всё-таки уедем? — участливо спросил его собеседник.
— Пока нет. Колдфилд так и не сказал ничего, пока молчит… — смотрел в окно тот, кого знали как Питера.
— Вы ждёте от него откровений? — удивился хозяин кареты.
— Он без этого не сможет, и я хотел бы его услышать. — вздохнул старик.
— Почему? Луддиты попробуют его спасти?
— Наверняка. Но солдат слишком много. У них здесь ничего не выйдет. — почти равнодушно говорил бывший купец и сектант.
— То есть выйдет где-то ещё? — хитро прищурился аристократ.
— Конечно. Пусть Черкашин и считает, что восстание пока не готово, но мне-то мниться, что оно начнётся прямо сегодня. — также без особого выражения проговорил Василий Петрович.
— Что? Луддиты? — удивился его собеседник.
— Да что они? Люди устали. Голод, чума, разорение, поражение за поражением. Смерть Джервиса, падение Гибралтара и высадка французов в Ирландии совсем подорвали их доверие к королю. Казнь лорда Чарльза должна была отвлечь людей от тягостных мыслей, но он всё-таки слишком популярен среди горожан. Его считают святым и бедняки, и аристократы, да и смерть его пугает и тех и других… Разве что католики могли бы поддержать его казнь, да те уже сбежали или умерли… Да и глупость это — пытаться сделать такую не шибко значимую фигуру, пусть и главу наводящий ужас секты, главным виновником поражения…
Так что, когда лорд Колдфилд произнесёт свои последние слова, всё и начнётся.
— А он обязательно скажет нечто, провоцирующее волнения? Его уже повесили, но не до смерти, сейчас его приводят в чувство, чтобы отрезать ему гениталии. Неужели у него хватит сил не просить пощады? — со вздохом проговорил хозяин кареты.