— Ох, Машенька! Ведь говорили же об этом! — вмешался я, — Забираем мы только те земли, что уже почти совсем русскими стали, да ещё и без большой войны нашими стать могут. Вот за Голштинию император и воевать-то уже не собирался, а народ там почти весь к нынешнему времени по-русски говорит, да себя русским называет. Да и в Литве, все, кто себя поляками считал, давно уехали, земли там небогатые, и Польский сейм её с удовольствием на прусские территории променял. Как не взять?
— Но ведь Григорий Александрович сказал…
— Так разве я говорил, что поляки русскими стали? — покачал головой её отец, — Я лишь заметил, что многие юнцы счастья в империи нашей ищут, да крестьяне веру меняют. А вот горожане пока не спешат, да и шляхта, что в корпусах да школах наших не училась, совсем не хочет служилыми стать, им воля да власти над смердами милее…
— Подождём мы пока, Маша, подождём. Вода камень точит — могли ли мы ещё лет двадцать назад даже мечтать, чтобы главой коронного совета Польского королевства станет православный митрополит Варшавский? — усмехнулся я.
— И сколько ждать?
— А куда ты спешишь, Машенька? Сколько надо, столько и будем. У нас и без Польши дел так много, что и не управиться. Вон, матушка соврать не даст!
— Да уж, доченька, дел невпроворот. — закивала мама, — А разве, у вас в Дании не так? Чуть ли не в два раза земли выросли, надо же их к делу приспособить, и чтобы твёрдо знали, что над ними теперь Копенгаген, а не Стокгольм стоит.
— Да, Фредерику всё мало. Очень ему Ганновер по душе… — махнула сестра рукой.
— Кхе-кхе! У британской королевской династии отнять их владение на континенте? Вот это твой Фредерик и храбрец! Может, он и Голландию себе пожелает? — с интересом спросил Потёмкин.
— Пожелает… — вздохнула Маша, — Что же ему не пожелать-то? Ганновер для Англии уже почти отрезанный ломоть — само́й Британии он не шибко нужен… А по Нидерландам — все же понимают, что наследник штатгальтера, принц Вильям, в Нижних землях не популярен, а титул герцога Ольденбургского Павлик ему дал из жалости, да политической необходимости не ссорится с императором Францем, англичанами да голландцами в Капштадте[8] и Батавии[9]. А уж принц Фредерик, вообще, на русской службе и от прав на престол отказался. Так что, умрёт старый Вильгельм в Лондоне, и место штатгальтера окончательно опустеет. Почему же не король датский?
— Жаден твой Фредерик до земель. — усмехнулся я.
— Не до земель, Павлик, до славы он охоч! Прославиться, как владыка берегов Северного моря, желает.
— Здорово! А с английским королём Георгом он сам за герцогство его младшего братца драться будет?
— Ох, Павлик…
— Да уж, Машенька, ты своего супруга-то успокой пока. Не будет Россия сейчас на Европу лезть.
— А потом?
— А потом, душенька Машенька, посмотрим!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Так что, Павел Петрович, не дашь разрешения на устройство университета да Морского корпуса в Царьграде? — Потёмкин заглянул мне в глаза.
— Гришенька! Очень уж тебе эта идея в душу запала, коли даже при прощании ты всё об этом твердишь! — покачал я головой, — Нет, друг мой! Не будет пока здесь больших учебных заведений! Не пришла ещё земля эта к такому. Пусть до лучших времён Екатеринодар побудет главным нашим центром образования на Юге, да Морского корпуса в Херсонесе для Южных морей достаточно. Хочешь с молодыми людьми поговорить — навещай чаще свою старую обитель. Да и Екатерине Алексеевне нелишним будет общества тамошние навестить, местные девицы без её пригляда, поди совсем закисли!
Отплытие было торжественным, но у меня на душе скребли кошки — мама очень постарела, пусть неспешная жизнь и мягкий климат и продлевали годы, как утверждали врачи, но всё-таки она разменяла восьмой десяток. Она всё больше сидела, мало говорила, предпочитая не вмешиваться и заниматься своими мемуарами и пестованием музыкантов и литераторов, которые во множестве окружали её. Я боялся, что скоро она покинет меня и этот мир.
Боялся. Она была моей матерью, настоящей, без шуток и допущений. Гришка-то пока ещё был очень энергичен, хоть и обзавёлся огромными очками и палочкой для ходьбы, но его здоровье не вызывало волнений. А вот Мама… Да…
— Пашенька, а что, всё же, ты имеешь против Цареграда? — спросила меня супруга, когда мы уже были одни в своей удобной каюте.
— Да, в общем-то, ничего. Просто рано ещё здесь заводить такие серьёзные учебные заведения. Ведь кто в городе живёт? Греки, армяне, болгары, турки. Русских, конечно, много, но пока ещё это скорее греческий город или даже византийский…