— Катенька, душа моя! — усмехнулся я, — Когда это я относился к тебе несерьёзно? В чём это ты меня упрекаешь, сестрёнка?
Если Катя и смутилась, то совсем немного, и уверенно продолжала:
— Мне нужно твоё согласие на мой брак!
— Оп-па! — от удивления я даже споткнулся и вынужден был присесть на скамейку, — Прямо вот так? Согласие на брак? А при чём тут, извини, я? У тебя же есть родители, маменька, батюшка? Вот у них и надо просить согласие! Просила?
— Но, Павлик! Глава императорской фамилии именно ты! И я…
— Так, давай-ка остановимся и подышим свежим воздухом! — совершенно ошарашенный махнул я рукой сестре. Сделав с десяток шагов, я снова вернул себе расположение духа, — Катя, я действительно глава всей царской семьи, более того, я государь, но, почему, собственно, ты думаешь, что я могу поступать поперёк мнения твоих родителей? Ты и вправду рассчитываешь, что я что-то прикажу Маме?
— Но Павлик!
— Так, давай-ка, сестрёнка, ты, во-первых, успокоишься. А, во-вторых, вспомнишь, что я ничего не делаю в ущерб твоему счастью. Я все решения относительно твоего будущего принимал и собираюсь принимать только после обсуждения с тобой. Ну а в-третьих, определение твоих матримониальных планов — это исключительное право и забота твоих родителей! Я готов принять их только после выражения воли мамы и Григория Александровича! Понятно?
— Павлик… — жалобно пискнула Катя.
— Ох, сестрёнка… Ты скажи мне, милая моя, твой избранник, вообще, кто он? — окончательно добил я уже совсем смутившуюся девушку.
— Никольский… — почти беззвучно прошептала она.
— Бог ты мой! Аникита? — изнеможённо выдохнул я.
— Я готова сложить с себя титул и положение! — пискнула сестра.
— Я рад твоей решимости, Катенька… — мягко улыбнулся я, — Ты, я уверен, всё хорошо обдумала, к тому же ты отлично понимаешь, что я не оставлю тебя без присмотра и попечения. Вот скажи мне, каким образом ты собираешься выйти за него замуж, коли это не он просит о браке, а ты?
— Но Пашенька… — совсем расстроилась Катя и начала шмыгать носом.
— Сестрёнка! — я взял её за руки, успокаивая, — Аникита Васильевич — взрослый, вполне разумный человек, который совершенно самостоятельно может принять решение просить твоей руки у твоих родителей. Ты не должна вступать в столь тонкое дело впереди мужчины, ибо он может потерять самоуважение, что, учитывая невероятную разницу в вашем положении, а уж тем более его проблемы в прошлом, очевидно, разрушит всякую надежду на Ваше совместное счастливое будущее. А, кстати, он-то знает о твоём походе?
Катя покраснела, словно варёный рак и замотала головой. Вот здесь-то мне пришлось усадить её на скамейку и обнять ей за плечи, чтобы остановить поток слёз, хлынувший из её глаз.
— Катенька, как же так-то? Что ты делаешь? — качал я головой, — Ты уверена, что Никольский, вообще, готов к такому испытанию? Про любовь я ничего говорить не стану, но ты хоть представляешь, какие трудности предстоят тому, кто решит так высоко прыгнуть? Ты Великая княжна! Моя сестра! И такой мезальянс… Я-то могу принять подобное, ибо люблю тебя и уважаю Никольского, но… Общество будет завидовать счастливчику, вошедшему из грязи в князи! Его будут ненавидеть и преследовать, порочить и оскорблять, пусть и за глаза! Сможет ли Аникита Васильевич, памятуя о его тяжёлых переживаниях в прошлом, вынести такое?
Катя просто плакала, сердце моё обливалось кровью, но надо было продолжать.
— Понимаешь, сестрёнка, мужчина должен сам проходить эту дорогу, иначе…
— Но Верный же счастлив с принцессой Кристиной! — сквозь всхлипы вырвалось у неё.
— Верный — аристократ, а Никольский из поповских детей. — погладил я Катю по волосам, — Василий всегда был выше слухов и шёпота за спиной, а Аникита… Ему будет значительно сложнее.
— То есть ты считаешь, что нам не стоит…
— Я ничего такого не сказал, Катя! Я готов принять и благословить любое твоё решение, если ты будет счастлива!
— Так что мне делать, Павлик? Я люблю его! — боль в голосе девушки была совсем неподдельна.
— Твой Никольский должен сам принять решение, выстрадать его… Подумай, будешь ли ты уважать супруга, который всего лишь плыл по течению? Кстати, а он тебе говорил о любви? О намерениях просить твоей руки? — более строгим тоном справился я у сестры.
— Ну, я думала…
— Господи! Катя! Что же делаешь? — крутилось в моей голове, — А что, если Никольский вовсе не влюблён в тебя? То, что он возится с тобой, сделал тебя своей помощницей, может всего лишь говорить об уважении или даже об игре, игре с милым котёнком… Рассматривал ли он её, вообще, в качестве супруги? Если Катя его фактически к этому принудит, то как её родителям и мне на такое можно будет согласиться, не будучи уверенным в искренности чувств?