— Что тебе сказать, Еремей Иваныч? — тот звучно отпил из большой кожаной кружки, в которой в этом дешёвом портовом кабаке подавали пиво, — Меняются… Солдаты везде, платят за каждый слух о луддитах, причём платят немало…
— Ты тоже, брат, не преувеличивай! — фыркнул в ответ главный русский агент в Британии, — Сейчас без малого три четверти поджогов, погромов да нападений с твоими мальчиками никоим образом не связаны! Чего тебе бояться? Пока никаких связей с твоими людьми не открылось.
— Ерёма! — возмутился немолодой человек, за свою жизнь сменивший столько имён, личин и официальных религий, что даже вспомнить всё уже не мог, — Что ты меня успокаиваешь? Я-то себя в обиду не дам! Меня никто не знает — через пятые руки команды отдаю, ежели кого и схватят, то я-то точно уйду! Вот за Карлушу беспокоюсь…
— Что, ты теперь своего лорда Чарльза Карлушей называешь? — захохотал Сидоров, — Чем он так провинился?
— Что уж провинился-то? — снова хлебнул пива старый голландец, — Как родной мне стал за это время, уж, как за ребёнком, за ним слежу. Веришь ли, за последние три года раз семь ему виде́ния пришлось устраивать, а потом успокаивать. То хотел к королю идти, благословлять за дела его, то от поджогов да нападений отказываться. А после того, как в Манчестере схватили старого Билла Худа, вообще, испугался и собирался опыт ассасинов[16] перенимать, благо опиума сейчас вдосталь… Чем он мне не Карлуша?
— Да уж, нам только фидаинов шейха Хасана не хватало… Хотя, как идея, возможно… — задумчиво пробормотал Сидоров, — А вообще, мудрецом ты стал, Вася. С чего бы это?
— Старый стал, Ерёма, старый!
— М-да, Вася… Я вот тоже не молодею… А меня-то отзывают, брат… — виновато пожал плечами Сидоров.
— Как? — от удивления его собеседник даже подавился пивом и долго откашливался, — На кого же ты нас оставляешь?
— На тебя, Вася. Ты уж точно дорос до того, чтобы без присмотра работать.
— Вот как, уважил меня, брат… Чего зовут-то? — бывший португалец даже как-то стал выше после продвижения по службе.
— Захар Памфильевич не объяснил — просто велено скорым ходом двигать в Столицу.
— Ох, Ерёма, выходит, прощаемся мы с тобой?
— Выходит, брат. Надеюсь, что увидимся ещё, Василий Петрович! — улыбнулся другу Сидоров.
— Эх, Еремей Иваныч! — грустно хлебнул пива его собеседник, — Люди мы уже немолодые, может и не сложиться! Скажи-ка мне лучше, чего от нас Столица ждёт?
— Как чего? Людей вывозить, заводы разорять ну и деньги короля заставлять больше тратить на всякую безделицу — больше здесь израсходует, меньше у нас на окраинах людишек соблазнит. Слышал, небось, про польскую замятню? А как греков да арнаутов мутят? Вот, брат…
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Тощий монах шёл, ведя в поводу ослика, гружённого несколькими мешками, по узким улочкам Галаты[17]. Шёл не спеша, по сторонам почти не смотрел, будучи погружён в свои, наверняка благочестивые, мысли. Ранние прохожие обращались к нему за благословением, тот без эмоций, словно и не отвлекаясь от раздумий, осенял их крёстным знамением, говорил необходимые слова и шёл дальше. Наконец, он зашёл в неприметные ворота, которые оказались незапертыми.
За створками стоял человек совершенно звериной наружности, заросший до бровей густым иссиня-чёрным волосом. Он прорычал что-то непонятное, как бы подтверждая свою животную сущность, запер ворота на огромный засов, принял узду ослика и махнул рукой на дверь, ведущую в старый обшарпанный дом. Монах также без какого-либо выражения чувств, молча прошёл в дверь и поднялся по витой лестнице на второй этаж, где его встретил седобородый человек с очень цепкими и хитрыми глазами.
— Здравствуй, брат Галактион! Или лучше тебя именовать Феодоросом, как прежде? — прищурился хозяин дома.
— Сам знаешь, брат Пантелеимон, былого Феодороса давно нет. — совершенно равнодушно ответил ему пришедший и без спроса устало присел на стул в углу когда-то неплохого, а сейчас уже совсем ветхого кабинета, в котором в далёком прошлом какой-то стамбульский купец средней руки вёл свои дела.
— Знаю, брате, знаю! Рад, что ты живой! — раскрыл свои объятья гостю седобородый.
— Я тоже рад. — устало улыбнулся монах.
— Я молился за тебя, отец Галактион! Что же ты просил о встрече со мной? Чем тебе не угодил Ставрос, который и приставлен к тебе для связи? — напряжённо уставился на гостя Пантелеимон.
— Святой просветитель Аляскинский Агапий говорил, что доверие людское легко потерять, но сложно вернуть. — усмехнулся гость, прикрывая глаза, — Я надеялся, что вы мне доверяете, коли послали на такое дело.