— Слова-то какие говоришь, Галактион… Может, и вправду, меняется что-то в мире, а? — присел рядом церковный следователь.
— Только меняя что-то в себе, можно изменить мир, брат Пантелеимон. Я отринул своё греховное бытие, а тебе пора убавить недоверие к людям! В каждом человеке есть душа, которую должно спасти. — монах, наконец, поднял глаза на собеседника и словно прожёг того чёрными горящим взором.
— Экий ты стал, брат мой… — задумчиво проговорил глава местной тайной службы церкви, рассматривая собеседника, — Что в Златоустовом монастыре с тобой сделали-то? Таким выжигой был…
— Учили меня, брате, учили… Жить, во спасение души верить! — с какой-то доброй улыбкой отвечал ему грек.
— Что же тебя так от твоей ушлости-то отвернуло, брат Галактион? — в голосе Пантелеимона прозвучал искренний интерес.
— Осознал, что никак нельзя сожрать всё, что вокруг есть. — снова улыбнулся монах, — От лукавого вся страсть к стяжательству проистекает! К чему искать мне себе греховные развлечения, коли дана мне радость служить Господу? Открылись глаза мои, пусть и проповедью самого преподобного Владимира.
— Слышал я про наставления Владимира Новокаргопольского. Так хорошо проповедует?
— Да вся Москва к нему на проповедь бежит! Сколько людей со всей России съезжается! А мне повезло, рядом с ним в обители жить, видеть его подвиг ежедневный, говорить с ним!
— Ох, вот дело закончим, непременно отпрошусь у митрополита в Москву — послушать…
— Обязательно поезжай, брат Пантелеимон! От слов преподобного прямо душа поёт и к Богу рвётся. Послушать его — невыразимое удовольствие! Только вот опасаюсь, что наши с тобой заботы быстро не закончатся.
— Всё в руце Божией!
— Воистину, брат Пантелеимон! Воистину!
— С чем приехал-то, брате? — уже совсем доброжелательно спросил хозяин дома.
— С радостью! Получилось у меня убедить купчину этого. — улыбнулся ему в ответ монашек.
— Поверил он тебе? — перекрестился Пантелеимон.
— Поверил! Хотя без рекомендаций этого Оболенского ничего бы не вышло, точно говорю! Пришлось мне столкнуться там с Константином Суцу, а тот-то родовит и не беден…
— Константин, говоришь? Ох, где только зараза не поселилась…
— Ничего, письмо из Лондона, да мой быстрый язык, да родственники, да монастырь, что мне доверен — убедили. Только ты уж, брат Пантелеимон, Суцу-то не тащи в застенки, а то я под подозрение попаду, а там и всё дело наше…
— Сам знаю! Есть у нас в его роду помощники, присмотрим, а там и придумаем чего… Точно поверил тебе сей ложный торговец? — с прищуром поглядел седобородый на собеседника.
— Порукой тому сто пятьдесят тысяч рублей золотом, что я передал твоему Герасиму. — мягко усмехнулся монах.
— Сколько? — округлил глаза церковный следователь.
— Сто пятьдесят тысяч рублей. — спокойно повторил отец Галактион, — На подкуп и убеждение греков, болгар и армян в Цареграде, Смирне и Солуни.
— Да уж, явно ты его убедил… Теперь понятно, почему ты не захотел рассказать это Ставросу, зачем смущать молодой ум… Хорошо, Зыкову сообщу, деньги в казну сдам. — покачал головой Пантелеимон, — Как представлю, что такие деньжищи могли пойти и молодому Суцу, а тот бы непременно купил себе поддержку — оторопь берёт. Большое дело ты делаешь, брате.
— Я верю, что творю богоугодное дело, сохраняю души и единения православных. А ещё, я грек, Пантелеимон, грек! Помню о славе предков своих. Но ведь и Александр Великий, и римские императоры не были греками, а высшую славу Элладе дали именно они. Нам нужно быть с православным царством, оно и даст нам защиту, славу, будущее для детей в мире, где они могут стать кем угодно без смены веры, отказа от своего естества и страха. Не желаю для сородичей своих доли тех же поляков, кои режут друг друга безо всякой оглядки и ставших только добычей соседей.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Краков горел. Пожар начался в результате грабежей, которыми принялись увлечённо заниматься депутаты малопольского сейма, недовольные решением об открытии за счёт казны восемнадцати шляхетских школ по всему княжеству с обучением по русским канонам. Мятеж начался неожиданно, в городе не было солдат, которые убыли в Пруссию на манёвры. Теперь же, когда бунтовщики захватили улицы, пожар тушить было некому, а регент Малопольши и оставшиеся с ним сторонники заперлись в Вавельском замке[18] и мрачно ожидали развития событий.
— Горит, горит княжество! — горе регента Станислава Яблоновского, смотревшего в окно на пожар, было неподдельным, — Как бы покойный отец князя Малопольского, Александра, великий Анджей Замойский, назвал бы меня, недостойного хранителя его славы, после такого?