— Я всегда знала, что ты ангел, так только они умеют.
И не поспоришь, обычному человеку подобные кульбиты уж точно не по силу.
— Ангел — не ангел, но поесть не мешало бы!
— Извини, я только недавно встала, еще ничего не готовила.
— Не надо извиняться, милая, ты же не могла знать, что я вот так нежданно негаданно… Давай что-нибудь по быстрому, тушенку подогрей да макароны свари.
— Да, я сейчас, — она поднялась с моих колен и хотела уже идти, но я придержал её за руку.
— Что с детьми?
— Спят ещё.
— Как проснутся, отведешь Стасика к матери, чтобы меня не видел, а то проболтаться может. И ты тоже никому ни слова, даже маме родной!
— Мог бы и не говорить, я всё понимаю, — она чмокнула меня в нос и грациозно покачивая бедрами, удалилась, а я откинулся на спинку стула и задумался.
Всё-таки, оказывается, чудеса тем моим перемещением во времени не закончились. Сегодня я перенесся в пространстве именно к тому единственному человеку, о котором думал перед неминуемой гибелью. Тут хоть какая-то логика есть, хотя ведь и тогда, под Катовице, мы с парнями, крепко приняв на грудь, много спорили о начале войны. Тогда я сильно напился, но жизни моей ничего не угрожало, а сегодня я реально был на пороге смерти. Ничего не понятно, но проведение уточняющих экспериментов для выявления закономерностей опасно для жизни. И вот ещё вопрос — что делать сейчас? Стоит мне лишь выйти на улицу, как при первой же проверке документов меня задержат как дезертира — я вытащил из кармана и открыл своё удостоверение, в котором последней стояла запись о назначении командиром роты. Да, дилемма… Хотя… Здесь же никто не знает, где сейчас находится девятнадцатая дивизия. Хм, тут есть о чем подумать… Взяв эту мысль за отправную точку, я начал прикидывать варианты, как выбраться из очередной задницы, в которой оказался благодаря своему чудесному спасению.
Пока я был погружен в раздумья, супруга приготовила макароны по флотски и я с аппетитом позавтракал. Потом проснулся Станислав и мне пришлось прятаться в спальне, пока Болеслава не ушла с ним к своим родителям, затем проснулся Алешка и я его взял на руки. Этот не проболтается, потому что говорить умеет только «папа» да «мама». Чуть больше двух недель я не видел семью, а уже успел соскучиться. Как же хорошо дома! Век бы никуда не уходил, и пропади пропадом эта чертова война!
Алешка не переставал плакать, поэтому я измельчил остававшиеся в кастрюле макароны с мясом и сунул ему в рот пол-чайной ложки. Ребенок затих, разбираясь с новыми вкусовыми ощущениями, но вскоре проглотил и потребовал ещё, затем ещё и ещё, а потом сынишка уснул с сытым и счастливым выражением лица. Я уложил его обратно в кроватку и принялся сочинять документы, которые мне помогут выбраться из этой передряги. Потом вернулась жена, я попросил её нагреть воды, чтобы помыться, и сел за печатную машинку, в течении полчаса перепечатав текст с черновика. Потом помылся и наконец-то затащил в койку Болеславу. Через два часа интенсивных ласк и физических упражнений, супруга озабоченно сказала:
— Что-то Алешка долго спит, уже должен проголодаться.
— Да он просыпался, я его покормил и он снова уснул, — сообщил я жене, но она от моих слов, вместо того, чтобы успокоиться, наоборот, взбудоражилась.
— Чем ты его накормил?!!!!!
— Макаронами, больше же ничего не было, да все нормально, он поел с удовольствием и уснул, расслабься…
Но нет, не расслабилась, а с криком:
— Ему же ещё рано!!! — она подскочила с кровати и убежала в детскую.
Какая-то она нервная.
Вскоре она вернулась с ребенком на руках.
— Кажется, все нормально…
— Ну так и положи его обратно. А мне свари штук пять яиц.
— Яиц у нас нет.
— Очень надо, для дела, найди пожалуйста.
Одевшись, Болеслава отправилась к соседке, державшей куриц, купила и сварила яйца, которые я использовал, чтобы перевести печати и штампы на изготовленные мной фальшивки — командировочное удостоверение и предписание о перегоне автомобиля. Подобные бумаги из-за нехватки бланков часто печатали на машинке, а иногда и вообще писали от руки. Благо, что у меня в планшетке скопилась кипа различных бумаг с печатями. Потом жена занялась кухонными делами, а я достал из шкафа свой командирский мундир, купленный ещё сороковом году, чтобы ходить на различные торжественные мероприятия и митинги — на кителе ордена смотрелись намного лучше, чем на гражданском пиджаке, а та форма, которая была на мне сейчас, была получена в военкомате перед призывом и уже совершенно не подходила для перемещения по тыловым районам СССР — на ней были многочисленные зашитые прорехи и плохо застиранные пятна крови, большая часть которых появились в ходе рукопашного боя. В таком мундире здесь только до первого патруля. Поэтому я срезал петлицы с этой рванины, перешил их на другой китель и перекрепил на него ордена. Затем разложил на столе своё снаряжение: сумка-планшетка с бумагами, фляга, финский нож, каска, бинокль, два пистолета — ТТ и парабеллум (пока мы стояли в обороне, я сдал наган тыловикам и оформил ТТ как личное оружие). Вот и всё. Из утраченного более всего жаль плащ-палатку и бритву — «Жиллетт» будет сложно снова раздобыть. Потом взял свой старый вещмешок, с которым ходил на финскую войну, сложил туда рваную форму, каску, бинокль, пять банок тушенки, нижнее белье и портянки. Немного подумав, запихнул моток бельевой веревки — как показала практика, нужная вещь на войне. Хлеба бы ещё, но его дают по карточкам, а заниматься выпечкой я Болеславе запретил — дело это долгое и хлопотное, мне же тепла и ласки хотелось больше чем хлеба.