Байрам поднял голову и долго смотрел вверх, как будто видел не низкий потолок, а небо, покрытое крупными звездами.
Ударом кулака Аслан разбил луковицу, очистил от шелухи, разломил лепешку, положил на нее кусок брынзы и поднес ко рту.
- Ты не рассказал, что делается у вас дома. Как отец? - спросил Байрам.
- Эх! - воскликнул с горечью Аслан и отмахнулся. - Ты тронул мою рану. Один аллах ведает, что это за человек! Народ объединяется. Взявшись за руки, идет против хозяев, добивается своих прав, а мой отец не перестает сгибать спину даже перед хозяйской собакой. Я почитал его возраст, старался не перечить ему. Но терпение мое лопнуло, и я решил: "Заработка моего хватит, чтобы жить самостоятельно. Найму себе комнатушку и поселюсь отдельно". Мать, конечно, в слезы... Стала ругать отца. Мне стало жаль ее. Отец ведь и ее тиранит. Мать видела во мне своего заступника, надеялась на меня. Прижимала меня к своей груди, не отпускала из дому. Вот я и сказал: "Уважать отца я, конечно, обязан. Но что делать? Лучше мне жить отдельно, чем ссориться по два раза в день. Я уйду. И отцу будет лучше, и тебе спокойнее. Я стану тебя навещать. Все, - что я не заработаю, - все твое!"
Грусть, звучавшая в голосе Аслана, растрогала Байрама.
- Нехорошо получилось, Аслан, - задумчиво сказал он. - Матери не легко будет примириться с разлукой.
- Ну, а как же мне быть, Байрам? Ты не знаешь моего отца. В последнее время старик совсем ошалел. Стоит мне чуть задержаться где-нибудь, сразу же хватается за палку. Но ведь стыдно же мне, взрослому парню, быть битым каждый день. Ведь я не ребенок.
Долго разговаривали Байрам и Аслан. Было далеко за полночь, когда, взяв с кровати матрац и подушку, они постелили себе на полу. Снимая верхнюю рубаху, Аслан услышал шелест бумаги в нагрудном кармане. Вспомнив что-то, он сразу полез в карман и достал измятый конверт.
- Вот, мастер! - воскликнул он. - Совсем было позабыл. К нам на завод приходил твой квартирный хозяин и принес это письмо. Кажется, от твоего сына. Не Бахадуром ли звать его?
Байрам взял дрожащими руками конверт, склеенный из листочка, вырванного из ученической тетради.
- Да, от него... А что сказал хозяин? Давно пришло это письмо?
- Позавчера, хозяин спрашивал про тебя. Почему, говорит, не является домой? Где он? Конечно, мы не сказали, что ты сидишь в тюрьме. Сочинили, будто Рахимбек послал тебя в другой город за сырьем. Он оставил нам письмо и ушел...
Байрам вскрыл конверт. Хотелось самому прочесть письмо сынишки, но он знал еще только печатные буквы.
- На, Аслан, прочти!
Аслан, запинаясь, прочел письмо Бахадура:
- "Дорогой отец! Да пошлет тебе аллах счастливые дни! Мы все живы и здоровы, того же желаем и тебе. Давно ты нам не пишешь. Мать плачет день и ночь. Бабушка говорит: наверно, у тебя нет денег, чтоб нам посылать, потому и стыдишься писать. Не надо нам денег, ты только напиши, что жив. Бабушка стала старая, боится умереть, не узнав ничего про тебя. Дядя Искандер делится с нами каждым куском.
Твой сын Бахадур".
Байрам слушал и слушал и упивался каждым словом своего сынишки, ставшего таким разумным. Ему показалось, что Аслан не все прочитал. Он встревожился:
- Только и всего? А с другой стороны листка?
- Я прочитал все. Видишь, какими он пишет крупными буквами?
Байрам тяжело вздохнул и задумался. Он достал из кармана десятирублевку и протянул Аслану.
- Вот уже три месяца я не писал домой и не посылал денег. Прошу тебя, Аслан, напиши от моего имени письмо и пошли эти деньги.
- Что ты, мастер! Как можно? Это опасно. Наверно, полиция следит и за твоей семьей. Сразу начнут докапываться: откуда пришли деньги?
Они опустили фитиль в лампе и улеглись. Аслан заснул сразу, а Байрам долго не мог уснуть. Он думал о жене, о сыне. Много раз мысленно перечитывал отдельные места из письма Бахадура и, умиленный нехитрыми строчками, то улыбался, то печально вздыхал, подавленный тоской и горьким сознанием своего бессилия.
Глава тридцать седьмая
Тысяча девятьсот восьмой год начался холодными и вьюжными днями. Улицы занесло снегом. Завывал злой северный ветер. От режущего мороза у людей захватывало дух. Обычно многолюдные улицы Баку опустели. Так мало было пассажиров, что конка не ходила. Снег, утоптанный редкими пешеходами, покрылся на тротуарах бугристой, скользкой коркой. Ходить стало очень трудно, особенно на крутых спусках. Непривычные ко льду бакинцы то и дело падали, вызывая невольный смех.
Аслан по дороге на завод два раза грохнулся со всего размаху и сильно ушиб бок, но улыбка продолжала играть на его раскрасневшемся от холода лице. Аслан очень торопился, стараясь успеть до прихода рабочих незаметно расклеить на заводе листовки, которыми были заполнены его карманы. Он сразу же принялся за работу.
Когда он вошел в цех, было так холодно, что изо рта Аслана клубами валил пар. На дворе, не переставая, завывал ветер, жалобно звенели стекла в расшатанных окнах.
Вскоре появился дядя Ахмед. Потирая озябшие руки, он громко кряхтел и жаловался на свою старость. Глядя на рдевшие румянцем щеки Аслана, Ахмед не то с завистью, не то с сожалением заметил:
- В твои годы меня тоже не испугал бы никакой мороз...
Дядя Ахмед долго топтался на месте, пытаясь отогреть озябшие ноги, и вдруг увидел на стене наклеенную Асланом листовку. Тревога отразилась на лице старика. Он впился взглядом в черневшие буквы, но ничего не смог понять. Ахмед не умел читать.
Медленно подошел он к Аслану и так выразительно посмотрел на него, как будто хотел спросить:
"О чем говорят эти строки? К добру ли они или содержат какое-нибудь печальное известие?"
Аслан кинул на него успокаивающий взгляд.
На крупных предприятиях Баку рабочие бастовали еще с первых дней нового года. Маленький заводик Рахимбека работал, но ежедневно кто-то расклеивал на стенах листовки с сообщениями о ходе стачечной борьбы. Разными путями проникали сюда легальные и нелегальные газеты. В них тоже писалось о борьбе и стойкости рабочих. Из уст в уста, от рабочего к рабочему, новости распространялись по всему заводу.
Как ни напуган был происходящими событиями Рахимбек и какую ни проявлял осторожность, он не мог отсиживаться дома. Приходилось часто наведываться на завод и присматривать за своими "братьями мусульманами". Через своих доносчиков Рахимбек узнавал, кто "смутьян" и "подстрекатель", от кого надо поскорее отделаться. Однако старый, опытный деляга не рубил сплеча, а действовал осторожно, стараясь выиграть время, точно рассчитать силы и выбрать удобный момент для похода против рабочих. Мешади, которого он попрежне-му считал вдохновителем и зачинщиком всяких "беспорядков" и "смут", в эти дни не показывался на заводе. Тем не менее Рахимбек думал: "Хоть его самого и не видно, но, конечно, он заправляет всеми опасными делами".