— Правда твоя, Владенька, давно ты что-то у меня не была. Проходи. Сейчас варениками вас накормлю.
Я прошла как-то боком, далеко обходя Дана, чувствуя себя обманщицей, потому что на этот раз пришла как раз из-за него.
Мария Даниловна работала на одном заводе и даже в одном цехе с папой. И меня заносили к ней «на часок», когда я была еще грудным ребенком. Подрастая, я уже сама к ней бегала, чтобы рассказать нехитрые детские новости или показать хорошую книжку.
Мария Даниловна всегда поражала меня своей необыкновенностью, красотой, идущей изнутри, от духовного.
«Самая обыкновенная женщина», — говорила о ней мама, пренебрежительно пожимая плечами. Так я еще в детстве поняла, что на одного и того же человека можно смотреть по-разному и видеть совсем не одно и то же. И еще я поняла, что надо уметь видеть.
А мама не видела очевидного: какие у Марии Даниловны лучистые, веселые, добрые глаза (и у Дана такие же), во всем ее облике что-то девически строгое, какое-то врожденное изящество манер и движений. Вокруг нее, как вокруг фитонцидных растений, всегда царит атмосфера чистоты, добра, чего-то неуловимо прекрасного, светлого и радостного.
Отец мой это чувствовал, мама — нет.
Да, Мария Даниловна была личностью незаурядной, но судьба ее была трудной. Нужда в детстве. Отец, рабочий на стекольном заводе, умер рано. Мать осталась с четырьмя малышами на руках. Маленькая Маша рано поняла, что мать не приспособлена к жизни: слаба, запугана, непрактична, слишком ранима. В тринадцать лет Машенька сама нашла свой путь. Рослая, бойкая, целеустремленная девочка поступила в ФЗУ и довольно скоро овладела профессией. Через год она уже была лучшей штенгелевщицеи в цехе.
Семья впервые после смерти отца стала есть досыта и немного приоделась. Все были так довольны, что у Маши не хватало духа огорчить их. Она рассказывала дома лишь приятное — про успехи, как ее похвалил мастер, о подругах-работницах.
Никогда она так и не рассказала матери, чего ей стоила работа. Как деревенели к концу рабочего дня пальцы, ломило спину, слезились глаза, неудержимо тянуло на воздух.
Однажды Машенька пришла домой очень бледная.
— Ты заболела? — испугалась мать.
— Простыла, наверное, пройдет, — небрежно объяснила Маша.
Ее напоили липовым чаем, уложили в постель. Братишки шепотом переговаривались между собой. Все ходили на цыпочках. А произошло вот что.
Мастер сделал замечание. В монотонном шуме цеха, за работой, требующей большого внимания, она не расслышала, что ей сказали. Оглянувшись, Машенька вопросительно взглянула на мастера и снова наклонилась над станком. Парнишка, работающий рядом, подскочил к ней, толкнул. Машенька метнулась в сторону… Ее длинные косы попали в шкиф трансмиссии, и девочку потащило в машину.
Все присутствующие обомлели от ужаса. Только находчивость настройщика-механика, быстро выключившего мотор, спасла ей жизнь… Это был ее будущий муж Алексей.
Всю ночь ее терзали кошмары. Мелькающие колеса, скользящий, как удав, шкив куда-то тащит, ломает, что-то надвигается, какие-то огромные тяжелые прессы падают на нее. Лишь к утру она уснула спокойно, но тут же мать разбудила ее: «Доченька, родненькая, пора на работу.;.»
Мария Даниловна рассказала мне о многом, что она пережила. Многое о ней рассказывал отец. Никогда она не боялась за себя, не жалела себя. Страшной осенью 1941 года Мария Даниловна и ее муж Алексей Михайлович ушли добровольцами в ряды ополчения. Детей у них не было.
Ее муж погиб под Москвой в жесточайшей схватке с немцами.
Мария Даниловна была в тот час неподалеку. Она сама закрыла мужу глаза и… потащила другого солдата, истекающего кровью, но живого… Шесть часов длился этот бой. Три медицинские сестры были убиты. Маша осталась одна. Ползая от раненого к раненому, выносила их из зоны огня, прятала в воронки.
Когда контратака была отбита, опаленная, потемневшая, осунувшаяся Мария Даниловна пошла за телом мужа.
Он лежал на холме. Глаза его открылись, и он словно смотрел в синее высокое небо.
Вместе в горе и радости. Вместе работали на заводе. Вместе пошли на фронт. И вот… нет его больше. Тела погибших предали земле. Постояли у братской могилы…
Марию Даниловну пули словно не брали. Казалось, осколки снарядов летели не под тем углом, чтоб задеть ее. И год, и второй, и третий на самой линии огня. Скольким раненым она спасла жизнь. И в разведку ходила не раз, когда была в том нужда. На нее можно было положиться во всем.
За моряка Фому Добина она вышла замуж семь лет спустя после войны…
Дану было двенадцать лет, когда погиб в море отец. Он очень тяжело, не по-детски тяжело, пережил смерть отца, которого он по-мальчишески боготворил как моряка, героя, храбреца.
Глава третья
ОДИН АПРЕЛЬСКИЙ ВЕЧЕР
Однажды вечером мы всем классом собрались в нашем скверике. Немного поговорили и решили идти гулять.
Как раз подошел Даниил Добин, бронзовый от загара, в матросской форме. Он учился в Ленинградском морском училище на судоводительском факультете. Приехал в отпуск. Мы ему очень обрадовались. Ребята, что называется, пожирали глазами его форму. Дан держал себя естественно и просто, как всегда.
Гуляли мы допоздна. Никогда не забуду этот ясный апрельский вечер. Кто-то предложил отправиться на Ленинские горы. В метро мы встретили Геленку. Она шла не торопясь в светло-сером пальто и белой вязаной шапочке. В руках портфель с нотами. Мы и ее захватили с собой.
Ей было только пятнадцать с чем-то лет, совсем девчушка, но… девчушка талантливая, умная, целеустремленная. Она уже училась в консерватории.
Дан, который шел с красивой Ладой Мельниковой, сразу же ее оставил и, взяв у Геленки ноты, пошел рядом с ней.
Вместо того чтобы гулять в парке, почему-то мы очутились на территории Московского университета.
Присмиревшие, мы то подходили к главному учебному корпусу, — о, как замечательно сияли окна его тридцати двух этажей! — то бродили по площади, то шли к Астрономическому институту, то возвращались, останавливаясь у памятника Ломоносову, то выходили на Воробьевское шоссе.
Нам было очень хорошо, тревожно и радостно, мы были полны трепетного ожидания счастья.
Мы кружили по возвышенности, и Москва поворачивалась к нам то огнями телецентра и высотных домов, то сияющими очертаниями двухъярусного моста, то вдруг открывалась гладь Москвы-реки с сверкающей лунной дорожкой. Пробежать бы по ней, как Фрези Гранд, бегущая по волнам, и чтобы там, в конце лунной дорожки, ждала какая-нибудь необыкновенная Радость.
Все стали просить Даниила почитать стихи…
— Я прочту вам Павла Антокольского «Гамлет», — сказал он.
Даниил очень хорошо читал стихи. Лучше всех в школе. Это не я одна — все так считают. Но в этот вечер он читал их потрясающе. Он как будто читал просто, но так проникновенно и страстно, что мы забыли обо всем на свете.
Луна светила прямо в лицо Даниилу — бледное, мужественное, прекрасное в своей трагической выразительности лицо.
Он уже не был Даниилом Добиным, который решил стать моряком, потому что моряком был его любимый отец. Совсем другой человек…
О, этот Эльсинор с его изменой, преступлениями, страхами, шпионами, закованной в латы стражей.
Гамлет мыслящий, негодующий, нетерпимый к злу и — добрый, какой же он добрый. Как ему тяжело жить в Эльсиноре.
Мы долго молчали, не в силах даже хвалить или восхищаться. А потом сразу пошли по домам…
Вчетвером — Даниил, Геленка, Наташа и я — мы стояли у подъезда дома, где живет Геленка, когда рядом с нами неожиданно возникли из мрака Зинка Рябинина со своими хулиганами.