Поднялась на лестнице до третьего этажа, нажала кнопку звонка. За дверью раздалась трель, и вот тут меня охватило безнадёжно чувство беды. Противный липкий холодок, поднимающийся к горлу. То предчувствие уже произошедшего. Чего-то плохого. Неотвратимого.
Дверь оказалась незаперта. Я шагнула в квартиру, и краем глаза заметила в боковой комнатке её. Свою маму Элю. Лежащую на кровати в платье, со сложенными на груди руками.
Выскочив обратно в подъездный коридор, прислонилась к холодной стене и медленно сползла вниз, уткнув лицо в коленки.
Слёзы пришли позже. Тогда было только одно - отрицание. Я не верила ни печальному рассказу деда, ни нервным уговорам отца. С удивлением слушала сочувственные слова соседок и родственников.
Какое небо? Куда ушла? Пусть земля будет пухом-это вы о чём? Мама ведь не любила слишком мягкие перины.
Я не плакала, когда сидела вечером с отцом и дедом у гроба при тихом потрескивании свечей, не плакала и на кладбище, когда в сорокаградусный мороз работники ритуального агентства бросали комья земли, ударявшие о крышку опущенного в яму гроба.
Глаза оставались сухими. Моим слезам суждено было вылиться в иное время.
То, что в нашей семье не всё было гладко, я заподозрила уже давно. Напрасно, взрослые считают, что дети слишком глупы, чтобы чего-то не понять. Если между родителями есть напряжение, малыши обязательно это почувствуют.
Помню, как отец выговаривал матери за её бесконечные планы и подготовки к занятиям (она вела младшие классы), за маленькую зарплату и застиранный домашний халатик.
Он кричал и ругался, а мы запирались на щеколду от него в ванной. Пережидали бурю и вновь жили дальше.
А потом впервые прозвучало короткое слово "рак". И мне объяснили, что это не тот пятящийся речной житель, а болезнь, поселившаяся у мамочки в голове.
Отец принял решение развестись. Маму забрал к себе дед Аркадий. Зятя, помогающего деньгами, он осуждал, но в открытую не конфликтовал. Ради меня. Чтобы мне позволяли навещать маму. Она изменилась. Побледнела. У неё случались приступы. Она теряла сознание, а в последнее время уже с трудом разговаривала и почти никого не узнавала.
Мне было десять. Я училась в четвёртом классе. Тогда никто не делился со мной переживаниями по поводу безрезультатного лечения, и я верила. До последнего. Как мерзкую сколопендру гнала от себя мысль, что могу остаться без мамы.
Тот февраль был необычайно холодным. За ним наступила весенняя оттепель, сменившаяся летним зноем. А вместе с июньской жарой ко мне пришла первая мачеха.
Папа решил, что трёх месяцев после похорон достаточно для того, чтобы привести новую женщину.
На удивление я восприняла её появление без истерик. Тётя Лена на протяжение пары месяцев иногда ночевала у нас. И запомнилась мне тем, что готовила очень жидкие супы, но зато шустро и умело покрасила полы и поклеила новые обои.
Я очень удивилась, когда в строительном магазине, куда мы пришли втроём, она обратилась к отцу:
- Андрей, пусть Таисия выберет сама обои для своей комнаты.
Обычно в таких вопросах моего мнения никто не спрашивал. И я с радостью ухватила Елену за рукав и потянула к образцу в нежно голубых тонах с золотистыми узорами. На том и сошлись.
Спаленка сразу стала светлее. Даже папа признал, что после унылых стен в поистершихся коричневато-красноватых цветочках, новый дизайн выглядел свежее.
И как раз в тот момент, когда я начала привыкать, Лена внезапно исчезла.
Я могла только догадываться, почему она это сделала.
Возможно, поссорилась с папой или решила, что лучше подождёт другого мужчину с более высоким достатком и не обремененного детьми.
Остаток августа с нами жила бабушка Мариша. Это было самое мирное время. Мы с ней ездили на дачу, вечерами пекли пряники и подолгу пили чай.
Я всегда любила осень с её голубым небом, шуршащей золотой листвой под ногами и тонкой паутинкой, летящей по ветру.
В памяти возникали есенинские строки:
"Тихо в чаще можжевеля по обрыву.
Осень - рыжая кобыла - чешет гриву".
Тамара тоже была огненно- рыжей. Мой тон волос по сравнению с её выглядел блеклым.
Она не понравилась мне с первого взгляда. Помню, как оценивающе окинула окружающую обстановку квартиры, хмыкнула и вперив в меня колючие зеленоватые глаза, милостиво проговорила:
- Ну, будем знакомы! Можешь называть меня мамой.
Я, насупившись, молчала.
Тогда Тамара повернулась к папе:
"Почему твоя дочь смотрит как волчонок? Если не хочет мамой звать, я не настаиваю".