Он мог бы быть и снова Петром. Вовсе не обязательно, что он действительно водитель. С деньгами можно сделать все, что угодно.
Он мог бы быть и Евсигнеевым, умело натянувшим на себя маску истеричного безумца. Мало ли, где он жил после того, как ему исполнилось восемнадцать? Но он спас ее тогда на дороге — нелепый поступок, если он — убийца. Если бы она была мертва, Гершберг бы тут сейчас не сидел, и все постепенно, само собой сошло бы на нет.
Он мог бы стать и меланхоличным тоскующим Борисом, постоянно плачущим и путающимся в реальностях. Но Борис давно мертв.
Он мог бы быть и балагуром Олегом, обаятельным весельчаком, которого очень трудно в чем-то заподозрить. Олег отлично водит машину. Он разбирается в оружии. Вполне возможно, что он и неплохо стреляет. Он мастер во многих областях и он отнюдь не дурак. Он последним дежурил у дома Эльвиры и вполне мог убить ее, а им позвонить уже после этого и вызвать для беседы уже с остывающим телом.
Алина внимательно взглянула на Олега, пытаясь представить, как его веселое, живое лицо на глазах превращается в кровожадную маску безумца, как его рука замахивается ножом… Кривцов, почувствовав ее исследующий взгляд, округлил глаза и молча замотал головой, потом интенсивно покрутил у висков обоими указательными пальцами.
Правда, у него не было времени, чтобы подвесить Стаси на ветку. Но он мог нанять, кого угодно — отморозков даже в одномединственном Волжанске прудпруди! К тому же, возможно, это была действительно просто злая шутка какихнибудь мальчишек, не имеющих к делу никакого отношения. Но он мог убить ее в квартире. Мог убить по дороге. И придумать любую историю…
Нет, не может быть, чтобы Олег…
— Отпустите меня! — снова потребовал Гершберг тонким, дрожащим голосом. — Я все вам сказал! Разбирайтесь дальше сами!
— Слушай! — воскликнул вдруг Олег. — А может это твой снотворец хренов учудил, а?! Может, это он сам там веселился, а потом…
— Чудесная теория, если бы не одно маленькое "но" — Кирилл мертв уже больше двух недель!
— Это всего лишь твои слова! — заявил Кривцов, раскачиваясь впередназад и стукаясь спиной о стену. — Может вы с ним заодно! И он сейчас прискачет спасать своего коллегу! Или поджидает момент, чтобы убрать ненужного свидетеля, а потом и всех нас перещелкать!
— Идиот! — взвыл Гершберг, вскакивая. — Кирилл умер! Он умер! Что за дикие предположения?!
Алина смотревшая на него, внезапно поверила ему. Гершберг был слишком напуган. Потом она почему-то подумала о человеке с разноцветными глазами, о "Кирилле Иванове", который всю жизнь тренировался в искусстве управления снами. Всю жизнь он спал… Но когда же он жил?
— Ну, выто знаете, кто из нас? Вы должны ведь были его вычислить! — она обвела взглядом лица остальных, потом снова посмотрела на Григория Даниловича. — Вы ведь знаете, кто он, не так ли?
Гершберг замотал головой и крепко сжал губы.
— Врет! — авторитетно заявил Петр. — Он боится! Боишься, Гершберг?!
— Да, я боюсь, — просто ответил тот и опустился обратно на стул. — Не такой я дурак, чтоб выдавать его!
— Да мы тебя сейчас порвем, на фиг, если ты не скажешь! — заорал Кривцов, и Григорий Данилович жалко улыбнулся.
— Ну и что? Вы не понимаете — все еще не понимаете. Вы меня просто убьете. Всего один раз. Он может сделать нечто гораздо более ужасное. Не просто убить и не просто один раз.
— С меня хватит! — вдруг заявила Марина и быстрыми шагами направилась в сторону выхода. Но тут же остановилась, глядя на спину Воробьева, который, незаметно для остальных, переместился к дверному проему и теперь загораживал его, сунув одну руку в карман куртки и глядя перед собой.
— Никто отсюда не выйдет, — произнес он и медленно повернулся. На его лицо легла тень, и Алина вдруг похолодела, глядя на его губы, сложившиеся в недобрую улыбку, на суженные, поблескивающие из-под ресниц глаза, на лицо, кажущееся чужим и очень, очень опасным. Единственный человек, которого ей и в голову не пришло подозревать.
Он мастер. Он может быть кем угодно…
Он мастер.
Приоткрыв рот, Алина отшатнулась назад. В тот же момент Виталий чуть переместился, так что на его лицо упал свет, и она внезапно поняла, что тень, страх и собственное глупое воображение сыграли с ней злую шутку. Лицо Виталия было таким же, как и прежде, губы были крепко сжаты, а в глазах сквозь тревогу проступала ошеломленная боль — он успел заметить ее взгляд и тоже все понял.