Деревья черные, почти без листьев, ветви кривые темнее неба вверх тянут. Луна-то яркая, да под кустами и за деревами беспросветно до жути. Обступили великаны поляну неширокую, а посередине блестит-переливается мелкой рябью озеро. Будто серебряное, начищенное. Тишина вокруг – словно в сказке: ни трава не шелохнется, ни муравей не проползет.
Хотя нет! Голос, тихий, тонкий. Девчоночий. Поет вроде как, ни грустно, ни весело, просто поет.
Тарх присел за куст, зашарил глазами. Вон!
«Стой! Куда!»
Одернул сам себя, осторожно прополз чуть вперед, спрятался за сухим стволом могучего ясеня, неведомо каким образом выросшего тут, в глухой чащобе. Торопливо вытащил из-за пазухи пучки горько пахнущей травы, принялся раскладывать вокруг себя. Пока делал заботу, уши жадно ловили каждый звук, каждое слово. Тихо поет, еле-еле слышно, да и непонятно, о чем вообще. Зато красиво, даже нутро екает, и по спине мураши пробегают.
Сердце стучало все сильней и сильней, только теперь уже не от страха, того словно бы и не было никогда. Скорее-скорее, торопился Тарх. Он дошел, несмотря на страхи, теперь время увидеть – за чем он так стремился, для чего пошел один этой ночью в самую темную и жуткую часть леса.
Обложился полынью, тихо и глубоко вздохнул, успокаивая торопящееся сердце, а затем выглянул осторожно.
Девчонка сидела на большом камне, вынырнувшем некогда из воды да и вросшем в берег. Сидела совсем рядом, распустив по плечам темные волосы, плела из неведомых растений венок и тихонько пела, как обычные девчонки.
«И это – русалка?», – недоуменно спросил себя Тарх. Эта малявка одних с ним лет – та самая расписная красавица Беляна, про которую столько ходит слухов и недоговорок? Самая пригожая на весь мир? Из-за которой сходили с ума видные парни и молодцы? Русалка? Даже хвоста нет!
Девчонка допела песню, отложила венок на серую спину камня и потянулась. До этого мига сидела вполоборота, на воду смотрела, а тут почти повернулась лицом к лесу. Луна мягким светом мазнула ее фигурку, выявляя прежде невидимое. Густые волосы от движения головы переместились за спину…
…Тарх замер, невольно завороженный…
Одежды на русалке не было вовсе. Никакой. Глаза парня соскользнули с волос и белого лица, пробежались по тонкой шее, забежали в чуть темнеющую, бесстыдно оголенную подмышку, спустились чуть ниже… И замерли, наткнувшись на острую девчоночью грудь, с небольшими окружиями сосков.
Прежде Тарх ничего такого красивого не видел. Они с парнями помоложе подглядывали, бывало, за бабами, моющимися в бане или в Омушке – речке. Там, конечно, было на что посмотреть, что потом пообсуждать, но вот… эдакого… чтобы дыхание перехватывало…
Он смотрел и смотрел, то опускаясь по плоскому белому животу к тонким ногам, то вновь поднимаясь к будто на него смотрящим, небольшим бугоркам с темными зовущими «глазами». Понизу живота разливался жар, поднимавшийся выше по всему телу, доходящий до головы, бросающийся к щекам.
А девчонка вдруг поднялась, повернулась к нему гладкой ровной спиной и выпирающими пониже полукружиями, переходящими в красивые длинные ноги…
…Тарх зачарованно смотрел, позабыв про все…
…оттолкнулась от камня и бросилась «щучкой» прямо в озеро, всколыхнув серебро.
Как сдержался и не кинулся следом? Вылез дальше некуда, всматриваясь в рябящую гладь. Где же ты, краса? Неужели?
Девчонка вынырнула и громко ойкнула. А потом засмеялась, до того приятно, что, будь она сейчас рядом, обнял бы ее и не отпускал до конца жизни!
Плескалась она недолго, а когда выскочила, ровно рыбка, снова на камень, встала в полный рост, так что Тарх сумел разглядеть снова острые грудки с темными ягодками сосков и темный намокший треугольник внизу живота. Кровь ударила в голову, сам не заметил, как высунулся.
– Ну и чего прячешься? – спросила девчонка, нисколько не смутившись. – Меня, что ли, боишься?
Ринулся внутрь страх, да тут же сгинул там, а язык, будто самостоятельно, ответил:
– И ничего не боюсь я!
Засмеялась девчонка звонким смехом, тряхнула головой:
– Ну а раз так, то выходи. А то несподобно с деревом говорящим болтать!
Может, и говорили раньше про что-то, может, и пугали. Только это выветрилось из головы Тарховой, вылетело, замутилось, паутиной невесомой прочь унеслось. Встал, перешагнул через полынный круг, вышел из-за дерева.
– Чего таращишься? Нравлюсь? – спросила девчонка.
Да еще подняла руки, оглаживая волосы, отчего грудь поднялась, посмотрели ягодки чуть не в небо.
– Нравишься, – прошептали непослушные губы.
– Ну, так подойди ближе, садись рядом, расскажи чего-нибудь. Я страсть как послушать про мир люблю.