– Так точно, мой вождь! – не задумываясь ответил Симон.
– Вот и хорошо! – сказал Мак, с трудом вылезая из джипа.
Он, пошатываясь, побрел сквозь нестройные ряды гудящих машин. Сзади послышался надрывный крик:
– Мой вождь, я сделаю это во имя твое!
Мак обернулся. Симон Венс высунулся из окна и как-то странно вскинул прямую ладонь вверх и вперед. Вдруг взревели моторы, автомобильная пробка, наконец-то, потихоньку тронулась, и Мак поспешил к пешеходному тротуару.
Он зашел в узкий переулок. Неожиданно нахлынула слабость. Сила притяжения, казалось, утроилась. Мак, опираясь обеими руками о стену, с трудом заковылял вдоль нее. Руки скользили. Руки не слушались. Ноги – тоже. Мак остановился. Попытался сконцентрироваться. Не получилось. Снова попытался. Снова не получилось. Впереди – мусорные баки. Сзади – уличный гомон. Назад – нельзя, только – вперед. К бакам. К мусору. Мак сощурился. Оценил свои силы. Рискнул обойти препятствие. Не удержав равновесия, рухнул между баками. Захотел подняться. Поелозил руками по грязному пластику. Тщетно! Все тщета! Жизнь – тщета. Жизнь – мусор. Инферно победило.
«Тебе нужен срочный отдых, а потом – белковая пища», – сказала бесстрастно Алиса.
– Все тщета… – прошептал в ответ Мак, закрыл глаза и провалился в темную пустоту.
Время исчезло. Пространство кончилось. Мака не стало. И то было величайшее счастье.
Но счастье на молочной планете не длится долго. Когда Мак открыл глаза, он вновь осознал себя и вновь ощутил непреодолимую горечь. На улице была ночь, и ночь была внутри него. И черное, беззвездное небо проливным дождем оплакивало его свинцовую скорбь. Возможно, Мак тоже плакал, но не был до конца в этом убежден, и не знал, и не понимал, почему он не имеет твердой уверенности в собственных психических реакциях. Единственное, что он смог сейчас постичь – это великую гнетущую мощь Инферно.
Он пал на эту грешную землю огнегривой кометой. Он был как бог. Он и был богом в сравнении с любым из технодикарей. И думал, и надеялся, что будет легко. Но трудно быть богом. А еще трудней – человеком в бесчеловечном мире. Не будь у него той суперсилы и тех сверхспособностей, не будь у него ангела-хранителя в виде Алисы, сколько раз он уже сгинул бы без следа? Сколько раз его испепелило бы пылающими протуберанцами инфернального поля этой прóклятой планеты? И никто даже не заметил бы его исчезновения! Его замучили бы до смерти на подвале в приграничных территориях. Он, расстрелянный колечианскими легионерами, давно уже гнил бы с другими трупами в траншее. Он без документов не сумел бы вырваться из фильтрационного лагеря и был бы угнан на убой в кровавую мясорубку бессмысленной войны. Да и на работу он не смог бы устроиться. И, наконец, он был бы сломлен и запытан профессиональными садистами в застенках арстотцкских спецслужб.
Он был как бог. Но даже он закончил свой путь меж мусорных баков в смердящей луже. И небо оплакивало его. А что тогда говорить о людях, которые не как боги, которые просто как люди? Сколько за всю историю этой чертовой планеты их сгинуло на всевозможных приграничных территориях во всевозможных приграничных конфликтах? Скольких невинных расстреляли без суда, но с глумлением? Каковы размеры кровавых гекатомб, принесенных в жертву богу войны во благо немногих? Кто исчислит миллионы безработных, которые, подобно проклятым голодным духам, слоняются в сумраке безысходности грозящей нищеты? И, наконец, сколько было замучено, сломлено, запытано особыми службами всех стран, правительств, частных корпораций и прочих бандитских учреждений просто за то, что имели иное мнение, за желание жить по-другому, за мечту о свободе, равенстве и братстве?
«И если я бессилен, то что говорить о малых сих? Как им быть?» – подумал Мак.
Подумал и пристально посмотрел в черное, беспросветное небо. Дождь ослаб, а Мак вдруг осознал, почему не мог понять, плачет ли он. Что-то внутри него раскалялось и возгоралось жутким огнем, и иссушало, и испаряло последние капли жалости – к самому себе и к этому погрязшему в инфернальной безнадежности миру. И мир будто услышал его, и перестал лить слезы, и дождь превратился в ледяную морось. И мелкая противная взвесь обожгла горячие щеки и не смогла остудить их.
Мак поднялся из смердящей лужи, с грохотом оттолкнул загаженные баки, вышел, хлюпая, на середину переулка. Инферно безжалостно пережевало его и выплюнуло на помойку. Но пережевать – не значит переварить. Он восстал из слякоти и грязи. Он еще даст свой последний бой прóклятой молочной планете! Он имеет на это полное право. Никакая Первая директива ему теперь не указ! Потому что через боль и страдание, через горечи и унижения, через погружение в пучину бездонного отчаяния он сроднился с этим обитаемым островом посреди бесконечного космического океана. И весь кошмар этого мира отныне – его личный кошмар! Он натурализовался, стал аборигеном молочной планеты. И ежели выхода нет для сотен миллионов, для миллиардов несчастных технодикарей, то и для него тоже выхода нет.