– В Эпоху Позднего Мегабизнеса закрывается гробовая крышка, – прохрипел Мак тихо. – Терять почти уже нечего. Почти уже все потеряно. Я осуществлю свой план, чего бы это мне не стоило. Раз уж все потеряно, то пусть хотя бы умирают не из-за дерьма и дерьмопровода.
Мак осмотрел себя и понял, что в таком виде он будет привлекать слишком много внимания. Жидкая грязь стекала с него и, кажется, казенный китель разошелся по швам, а брюки были измазаны и скомканы, коротки и нелепы.
– Беспредельничий проспект, дом 195-2, квартира 107, – прошептал Мак, – мне нужно туда. Мне нужен отдых и белковая пища, а потом… потом я достигну цели.
Навстречу вдоль стены осторожно шел грузный гражданин в пальто и шляпе с широкими полями. В одной руке он держал портфель, а в другой – большой сэндвич. Заметив Мака, он замедлил шаг, а затем и вовсе в нерешительности остановился.
– Извините меня, пожалуйста, – сказал Мак хрипло, – в любой другой ситуации я бы вас не попросил об этом, но мне прямо сейчас срочно нужны ваша шляпа, ваше пальто и ваш бутерброд… и еще контакт, мне нужен контакт…
Двадцать минут спустя по ночному широкому проспекту брел странный, закутанный в пальто субъект. Он двигался не спеша, но уверенно. Он пробивался сквозь густую туманную изморось, и лишь призрачно тусклый свет уличных фонарей освещал ему путь. Но даже если весь город погрузился бы в кромешную тьму, он все равно знал бы точно и наверняка, куда идти и зачем.
День 24
«Надо что-то делать…»
Эм Вонел украдкой поглядывал на свои трясущиеся костлявые пальцы. Эм Вонел ерзал в кресле. Эм Вонел не понимал, что ему теперь делать и вообще зачем он теперь живет. Эм Вонел не знал, куда ему теперь идти. Однако Эм Вонел четко осознавал, что незнание не освобождает от ответственности и что если он никуда не пойдет, то обязательно придут за ним.
За ним просто не могли не прийти. Вчерашняя бойня в Министерстве Информации потрясла до мозга костей весь высший управленческий аппарат. Вчерашняя кровавая резня затмила собой окончательное поражение арстотцкских войск под Ведором, которое, кстати, тоже случилось вчера.
После успешного вражеского контрнаступления Ведор вновь стал колечианским. Там, говорят, за последнюю неделю полегло то ли три, то ли пять, то ли целых десять тысяч арстотцкских солдат. Это, в принципе, не беда. Проведут мобилизацию – наберут новых бойцов, благо безработного и всякого прочего отребья хватает с головой. А вот семнадцать убитых и двадцать шесть раненных в одном из ответственных министерств, в одном из центров принятия решений – это катастрофа. Каждый особист знает, что не так страшен внешний враг, как внутренний. Внешний враг сплачивает, а внутренний – если он, конечно, настоящий, а не выдуманный – разобщает. И почти любое громкое поражение на внешнем фронте можно заглушить истеричными выкриками кукареков о победе на фронте внутреннем и разоблачениями многих сотен недругов отечества, из-за которых, собственно, и происходят все фиаско.
Но что делать, когда поражение случилось и там, и там одновременно? Для Вонела это было неразрешимой загадкой, а особисты не любили неразрешимых загадок. И не любили тех, кто эти загадки создает, а потом скрывается в неизвестном направлении. Абсолютная анонимность – это безусловная привилегия Негласных Паханов, частичная анонимность – это условное право их сподручных, к коим Вонел до вчерашнего дня относил и себя, для остальных же любой вид анонимности – это тяжкое преступление. И вот появляется какой-то оборзевший сопляк, который нарушает весь порядок вещей, который вместо того чтобы трястись от ужаса перед грядущим швабированием, осмеливается еще и угрожать взорвать кормилицу Арстотцки! Если это не слабоумие и отвага, то что это? Если рыжий мерзавец не малолетний дебил, то кто он?
«Нет, он не слабоумный и не малолетний дебил, – подумал Вонел. – Он неизвестный феномен. Он тот, кого мы не удержали в узде. Он тот, кого мы не контролируем».