Так Мак осознал еще одну причину, по которой в Межзвездном Содружестве Разума была создана Первая директива: слишком сильное прямое вмешательство лишало аборигенный мир собственной судьбы, а слишком слабое – лишало покоя тех, кто вмешивается. Ведь осознание того, что ты никак не можешь вот так на раз-два взять и остановить кровавые жернова Инферно, угнетало, расщепляло психику, доводило до безумства.
«Но я уже часть местной истории, – подумал тогда Мак, – и я сделаю так, чтобы моя флуктуация была как можно сильней, чтобы волны от этого возмущения смели к черту всю эту адскую погань. Если я сейчас не выдержу и сорвусь, если я сейчас прибью эту чванливую пьянь и при этом сам погибну, то получится малозаметное колебание, а оно и даром не нужно – я хочу цунами. А потому, полковник, гони послушный скот на верную смерть, я тебя не трону: ни тебя, ни твоих офицерствующих собутыльников. Я хочу, чтобы не ты один, а тысячи таких позорных волков, таких Анипсу, как ты, были растерзаны воспрянувшими ото сна овцами. Я приложу для этого все свои усилия, а потому… а потом…»
Мак не додумал мысль. Он вернулся в бронемобиль и приказал немедленно ехать в означенный пункт на линии соприкосновения.
По спецсвязи, изъятой у покойного Кордона Калло, Мак заранее договорился о месте встречи. На другом берегу неширокой мелководной речки его ждал военный джип и три бойца Вольно-Великого Войска Колечианского. Солнце уже зашло за горизонт и подсвечивало алым густые тучи на западе, а над самой речкой стояла легкая туманная дымка, отчего колечианские солдаты казались бесплотными тенями, охваченными кроваво-красным призрачным сиянием.
Мак смотрел на них, а они смотрели на него. Было тихо, но неспокойно. Никуда не хотелось идти. Хотелось навсегда застыть каменной статуей, безмолвно и с легкой тревогой созерцать расплывчатые человекообразные фантомы на фоне вечно умирающего заката.
Волнующее очарование длилось недолго, поскольку сзади послышался нервный голос поручика:
– Вам пора, господин дипломат, поторопитесь! По приказу Крестника танковую атаку отложили до утра, но, сами понимаете, затишье здесь ненадолго.
Мак, небрежно и с отвращением скинув с лица маску прямо в грязь, согласно кивнул, вытащил из бронемобиля спортивную сумку, закинул ее на плечо и, не оглядываясь, перешел вброд речку.
Командир колечианцев бросил недоверчивый взгляд на лжедипломата, поднес сканер к правому глазу Мака, затем, удостоверившись, что сетчатка совпадает, сказал:
– Приказано доставить вас в окрестности Ведора, во временную ставку Заглавного атамана.
Мак и сопровождающие сели в машину и поехали по узкой грунтовой дороге. Вокруг было темно и тоскливо. Черное небо и черная земля сливались в нечто бесформенное и жуткое, такое бесформенное и такое жуткое, что нельзя было понять, где находится горизонт, и если бы не спасительные прожекторы джипа, освещающие путь в промозглой мгле, то могло и вовсе показаться, что автомобиль попал в какую-то ужасающую пространственную аномалию, где нет вообще ничего, кроме ледяной бездонной пустоты.
– Какая темнота… – произнес тогда Мак задумчиво.
– Зато очень хорошо нас видно. Для беспилотника мы как на ладони, – недобро усмехнулся командир группы, – но вы, ваше благородие, не волнуйтесь, никто сегодня по нам палить не станет. Договор есть договор.
Мак и не волновался. За прошедший месяц он уже вполне успел изучить повадки и обычаи местных царьков и вождей. Ради проезда одного никчемного сибарита можно и танковую атаку отложить, и фронт на время оголить, зато завтра здесь случится очередная заруба с тысячами убитых и искалеченных с обеих сторон, и никто о них не вспомнит, и никто и слезы не проронит, кроме разве что родителей, детей и жен. Но кого волнует судьба и слезы тех, кто не может себе позволить номер за шесть тысяч кредитов за ночь и услуги лакшери класса элитного борделя «Роза греха»? Кому интересна жизнь тех, кого никогда не обменяют на двести вражеских солдат, кто не сможет выторговать увеличение поставок гуано на треть и снятие эмбарго на стоматологическую медтехнику?
Черные мысли текли одна за другой, наводняли разум Мака до тех пор, пока в его душе не воцарилась непроглядная тьма. Но тьма по-прежнему властвовала и снаружи. Мак не сразу осознал, что джип едет по небольшому городку. Улицы были пустынны, и не горело ни одного фонаря, и не светилось ни одной неоновой вывески, и не видно было ни зги. Даже для Мака с его феноменальным зрением было слишком темно. Окна в домах зияли чернотой, и сквозь них лучились отчаяние и страх. Все здесь дышало холодом и казалось безнадежно пропащим. И Мак понимал, что его ощущения вовсе не иллюзорны, что в каждом домишке, в каждой квартирке каждой многоэтажки живут люди, что это они излучают отчаяние и страх, что это они дышат холодом безнадежности, и зияющая чернота прямо сейчас поглощает их души, и заполняет комнаты, и выдавливается из окон, грозя затопить собой все улочки и переулки, все площади и бульвары, все города и веси, и далее – всю планету.