– Это не смешно, – сказал Мак с укором.
Сергиу перестал ухмыляться.
– Извини, – сказал он, – не думал, что снова попаду на войну. Надеялся, что никогда больше на нее не попаду. Уже сколько лет прошло. А тут снова как увидишь все это, и возвращается оно… пофигизм… цинизм… не знаю, как назвать. Понимаешь, без этого с ума сойдешь… вот как ты чуть не свихнулся недавно… Дерьмо все это, а по-другому здесь нельзя. Поэтому и хочу забрать Элизу, и свалить нахрен куда-нибудь отсюда.
Мак, вспомнив про свой недавно отключенный пси-центр, понимающе кивнул, и они пошли дальше сквозь небольшой лесопарк, прячась за густыми рядами высоких кустарников. Вечерело. Пулеметные и автоматные трели теперь разрывали тишину реже, утих и минометный свист, но где-то вдали все еще громыхали залпы. Вскоре напарники вышли к весьма широкой площади, сплошь покрытой буро-черными пятнами гари. В центре ее возвышался выкопченный постамент, рядом лежала бронзовая фигура исполина. То там, то здесь беспорядочно торчали обгоревшие стволы деревьев, и остовы сожженных автомобилей были раскиданы вдоль покалеченных многоэтажек. Казалось, что совсем недавно здесь вдруг ожил бронзовый великан, сошел с постамента и принялся с необузданной яростью ломать, крушить, разбрасывать и жечь все, что попадалось ему на пути, а затем, внезапно осознав, что его потустороннее бешенство – ничто в сравнении с жестокостью человеческой, свалился, обессиленный, на разбитый асфальт и застыл навечно в нелепой позе, ибо даже он не смог превзойти то безумие, что творилось вокруг.
– Вот поэтому мы и бросили джип на первом же блокпосту, – сказал Сергиу и указал куда-то влево.
На самом краю площади догорал раскуроченный бронированный бульдозер, тяжелые клубы дыма стелились по земле, а рядом с бульдозером сквозь жирное марево проступали разорванные тела солдат.
– Шли за ним цепочкой, а потом беспилотник жахнул, или просто с птура попали, или еще как-то, – пояснил Сергиу, и, чуть поразмыслив, добавил:
– Нет, наверное, все-таки не с птура. Наверное, потом их еще добивали… Да, похрен… Нам надо на ту сторону. Роддом уже почти рядом. Но к нему пойдем утром. Найдем какое-нибудь здание, заночуем в нем. Ночью снайперы будут бить без разбора. У них ПНВ есть, а у нас – нет.
Мак поднялся и собрался было бежать через площадь, но Сергиу его остановил:
– Куда ж ты прешь? Ты ж на виду будешь! Тебя снимут на раз-два! Идем в обход, там, где дым. Авось пронесет.
Так они и поступили. Мак неуклонно следовал за Сергиу. В сумерках и дыму он несколько раз спотыкался о тела убитых. И внезапно стало Маку, пока он бежал в спасительный проулок, как-то все равно: не жалко мертвых, не страшно за себя, не тревожно за напарника; просто безразлично.
Мак понял, что вымотался за этот день так, как никогда во всей своей жизни, и даже гормональные коктейли Алисы не взбодрят его, не заставят чувствовать и сочувствовать, переживать и сопереживать. Так он внезапно узрел и осознал новую шокирующую грань Инферно: равнодушие, отупляющая безучастность к собственной судьбе и судьбе остальных. Перенапряжение заставляло самоустраниться. Перегоревшая лампочка никогда не вспыхнет вновь, посему нужен был отдых, нужно было поспать хотя бы несколько часов, чтобы не скатиться в бездну, чтобы не стать таким же, как дикари этой прóклятой молочной планеты.
К счастью, миновав два квартала, Сергиу нашел ветхое здание с широкой, высотой с человеческий рост пробоиной в стене. Напарники проникли в дом, прошмыгнули по узкому вонючему коридору, поднялись на третий этаж по потрескавшейся лестнице без перил, нашли пустую тесную комнатенку с разбитым вдребезги небольшим оконцем, выходящим во внутренний двор, и хлипкой межкомнатной дверцей, которая не желала до конца закрываться. Здесь они расселись. Мак извлек из рюкзака консервы, и они молча и с жадностью съели положенный паек до последней крохи.
Было темно и холодно, но Сергиу запретил разжигать костер или отсвечивать фонариком: лучше мерзнуть живым, чем греться мертвым. Где-то совсем недалеко началась перестрелка, и тогда Сергиу подал голос:
– Устал как собака, спать хочу, а не спится. Завтра Элизу увижу. У меня ведь никого, кроме нее, нет. Только вот не знаю, куда потом податься. Я ведь отныне официально дезертир. Можно, конечно, документы выкинуть и под беженцев закосить, да вот только колечианские погранцы мужиков не выпускают из Колечии, сразу в армию забривают, мол, иди, воюй за независимость родины, или же плати отступные в пять-десять тысяч кредитов. А наши тоже не лучше, если без документов совсем, значит, что-то с тобой не так, значит, вали давай в назгулы, кровью доказывай, что ты не этносадист.