– Мы, к вам не приходили. Мы, наоборот, еду принесли, – сказал Сергиу, заметно нервничая, и указал на рюкзак, который нес Мак, – там и бинты, и спирт медицинский есть, и еще всего понемногу.
Мак попытался дружелюбно улыбнуться и, кажется, у него это даже получилось. С трудом, но получилось.
Мужичок был худой, измученный, курносый, с глубокой залысиной на лбу. Черные щенячьи глаза излучали какую-то затаенную обиду и тотальное недоверие.
– А обещали целый минивэн с гумпомощью, – просипел мужичок, – а принесли всего рюкзак.
– Мы не от благотворительных организаций, – Сергиу начал терять терпение, – и не волонтеры.
– А еще эвакуировать обещали и коридор под все это дело, – просипел мужичок, – а вместо этого обстрелы.
– Послушайте! – Сергиу перешел на повышенные тона. – Мы сами по себе. Мы просто пришли, потому что здесь, у вас, должна быть моя… в общем, моя жена… можно и так сказать.
– А, – понимающе кивнул мужичок, – как зовут? Фамилия? Имя?
– Элиза, – сказал Сергиу, и голос его дрогнул. – Элиза Каченья. Вот, – Сергиу просунул руку за пазуху и извлек кулон, открыл его, показал миниатюрную фотографию.
Мужичок посмотрел на фото, поморщился, будто ему наступили на старую мозоль, потом спросил:
– Вас, случайно, не Сергиу зовут?
– Да, Сергиу.
– Да, помню ее, – сказал мужичок и, отведя взгляд куда-то вниз, снова поморщился, – все время говорила, прямо верила, что вы непременно придете за ней. Потому я ее и запомнил.
– Что?.. – Сергиу схватил мужичка за плечо, открыл рот, но ничего не сказал – задохнулся.
– Просила передать, что всегда любила вас, – глаза мужичка беспокойно блуждали, что-то высматривали под ногами среди разбитого асфальта, – сказала, что вы будете вместе в другой жизни.
– Она… она… что… она… – руки Сергиу затряслись.
– К сожалению, – просипел мужичок.
– А ребенок… ребенок… мой ребенок…
– Тоже, к сожалению, – мужичок, все также избегая пересекаться с Сергиу взглядом, осторожно убрал его руку со своего плеча. – У нас тут, сами видите что. Мы рожениц в другое здание переправили. Роженицы и больные сейчас в другом месте и в бомбоубежище рядом. Небольшом таком бомбоубежище. Электричества нет, воды нет, еды тоже почти нет. У нее осложнения были. Ее оперировать надо было. А как тут прооперируешь? Говорят, и наши, и ихние автобусы наготове держат, говорят, что готовы эвакуацию провести, а гумкоридоры открыть не готовы. Гумкоридоры никто не открывает. Шестые сутки уже никто не открывает. Все договариваются. Вот и получилось, как получилось.
Мак, как завороженный, следил за напарником. Сергиу менялся на глазах. Лицо его посерело, приняло даже какой-то синеватый оттенок, сделалось каменным. Взгляд его потух, остекленел, а руки больше не тряслись. И только алая капелька крови на прокушенной верхней губе все еще свидетельствовала: перед Маком – живой человек, а не труп.
– Когда?
– Вчера вечером, – просипел мужичок.
– Мы… – Сергиу повернул голову в сторону Мака, но совершенно неживые глаза на него не смотрели. Они смотрели сквозь него:
– Мы могли бы успеть, если бы не задерживались.
Мак потупился. Это ведь и ему укор. Это ведь он, шокированный, не мог сдвинуться с места. Это он, задержал и себя, и Сергиу возле бетонного могильника в тщетной попытке помочь заживо погребенным: тем, кого уже нельзя было спасти. Это из-за него не получилось добраться до роддома до заката. Это все он…
– Извините, мне очень жаль, – сказал мужичок.
– Где?
– Идемте, – мужичок пошел вперед, а Сергиу и Мак поплелись за ним.
Они завернули за угол, приблизились к небольшой двухэтажной пристройке с сорванной крышей. Она имела форму куба и чем-то походила на древний мавзолей. Только сделан был этот мавзолей не из камня или известняка, а из обычного дешевого кирпича. И орнаментом ему служили не руны и не причудливая вязь, а следы от шрапнели. И мраморной облицовки здесь тоже не было, вместо нее – слой гари.
– Здесь, – мужичок указал на пристройку, – там внутри еще семь тел. Мы там их пока складываем. Там не закрыто. Я проведу.
– Нет, – сказал Сергиу. – Я сам. Сам найду. И не ходите за мной. Я сам.
Сергиу извлек из кармана фонарик, включил его, и медленно на негнущихся ногах побрел к входу. Мак еще долго смотрел на дверной проем, в темноте которого растворился напарник.
«Ужасная планета, – подумал Мак, – отвратительная. И, бездонная космотьма, Алиса, пожалуйста, не комментируй мои мысли. Только не сейчас».
Симбионт безмолвствовала, и Мак был ей благодарен за это.