Кареглазая девушка-кукарек в нелепой, не по размеру большой каске и с толстым микрофоном в руках красовалась перед большой продолговатой видеокамерой на фоне полуразрушенного роддома, говорила что-то о провокации и бомбе, заранее заложенной под фундамент здания этносадистами с целью опорочивания боевых подразделений Арстотцки. Она говорила с легким надрывом и как-то странно играла лицом и кривила губы, будто съела что-то очень горькое или чрезвычайно острое и теперь никак не могла избавиться от неприятного послевкусия.
В тот момент, когда Мак пытался постигнуть смысл того, что вещает девушка-кукарек, к нему подошел широкоплечий здоровяк и представился ротмистром Арстгвардейского особого полка Народной Автономии Западного Грештина таким-то – Мак не расслышал фамилию – и настойчиво поинтересовался, кто он такой и что здесь делает. Это был воистину исполин. Мак, несмотря на свой высокий рост, оказался почти на целую голову ниже здоровяка. От ротмистра разило свирепой опасностью. Мак внимательно присмотрелся к нему: бычья шея, борода, черная с проседью, жестокие тонкие губы, хищные стальные глаза, шрамик на верхней губе, шрам на лбу, огромный рубец на всю левую щеку, всклокоченная папаха. Крепкий, очень крепкий орешек. С таким, наверное, нужно быть осторожней. Соврать бы что-нибудь, да вот только врать Мак пока еще не научился. Этому не обучали в Малом Межорбитальном лицее. Пришлось молчать.
Положение спас мужичок в замызганном зеленом халате, появившийся будто из ниоткуда. Сказал, что так и так, из ваших он. Со своим батальоном наводил понтонный мост на реке Малая Ведорка, когда прилетели беспилотники и все разбомбили к чертям. Контузия легкая у него. Соображает плохо. А потом колечианцы провели контрнаступление. Он с товарищем чудом ушел, прибился к роддому. Товарищ вон в сторонке стоит. Тоже слегонца прибабахнутый. Хоть и контуженные, но люди очень хорошие. Помогали, чем могли. За раненными и больными ухаживали. Настоящие арстотцковцы. Все ждали, когда свои придут. Мечтают, просто спят и видят, вернуться в строй, когда поправятся, чтобы выжечь каленным железом этносадистскую погань на колечианской земле. Почему не в военной форме? Ну, так старая форма изорвана была. Пришлось новую одежду подбирать. Да и понимать нужно, грештинские новобранцы оснащены не самым лучшим образом.
– Это хороший материал для «Правды Арстотцки», – одобрительно пробасил ротмистр, – и для печатной, и для радиовещательной, и для телевизионной, и для арстнетовской версий. Где поручик?.. Эй, поручик! Сюда давай!
К ротмистру подбежал худощавый мужчина примерно тридцатилетнего возраста. От поручика несло рьяным подобострастием. Мак внимательно присмотрелся к нему: хлипенькая шея, усики, куцые и нелепые, чувственные женские губы, шальной бессмысленный взгляд, родинка на нижней губе, родинка на лбу, просто огромадная бородавка на правой щеке, давно нестиранная фуражка. Склизкий, весьма склизкий червяк. С таким, наверное, нужно быть еще осторожней. Противно как-то, уйти бы сейчас куда-нибудь к черту, но чует нутро – нельзя, хоть и не дрессировали на такую чуйку в Малом Межорбитальном – бездонная космотьма его в душу – лицее. Пришлось терпеть.
– Значит, так, – пробасил ротмистр, – этих двух ко мне в машину. Но сперва пущай этот с камерой от зазнобы оторвется и крупным планом их снимет. Когда приедем на место, интервью у них будет. Расскажут, как вышли из окружения и как оберегали ведорских рожениц от своих нерадивых соотечественников.
Поручик засеменил исполнять приказ, ротмистр отлучился разруливать какую-то очередную проблему, а мужичок вдруг схватил Мака за руку и принялся судорожно ее трясти и благодарить, и вот уже в четвертый раз он повторил:
– Вы, прямо, анестезиолог без анестезии, я таких чудес с роду не видел.
– А зачем вы ротмистру наплели небылиц? – спросил Мак.
– Вы, молодой человек, кажетесь гуманным и очень наивным, – взгляд мужичка, еще мгновение назад теплый и радушный, стал настороженным и колючим. – У вас, наверное, были хорошие родители, они вас, наверное, правильно воспитывали. Хорошо воспитывали, но только не для этого мира. А на войне, знаете ли, никто разбираться не будет, хороший вы или плохой. И ихние, и наши таких, как вы, не очень любят и не особо ценят. Чуть что – сразу на подвал. Гуманизм ценится только тогда, когда он с кукареками и видеокамерами, когда его показать можно. А за настоящий гуманизм на кострах сжигают. Испокон веков. Так что будьте осторожны, молодой человек.