– Это мне о чем-то должно говорить? – изумился Халед. – Что еще за EZIC?
– А вам, уважаемый, чем-то не нравится буквенное сочетание EZIC?
– Мне не нравится ни одна из четырех букв этой непонятной хрени, – Халед отбросил всякую учтивость и, пугающе поглаживая кобуру с пистолетом, заговорил раздраженно и нетерпеливо. – Мне особенно буква Z не нравится. Почему у вас в документ вписана Z? Может, вы на Арстотцку подрабатываете? Может, вам устроить допрос с пристрастием?
К удивлению командора, гневные слова совершенно не испугали мистера Икс, наоборот, тот холодно улыбнулся, глаза его зло блеснули, и внезапно он заговорил на мармерэпидском наречии:
– I si yo sey ke it ar unos cink-diexuan mil krediti, wil usted chendj su opinion ebawt mi?
Пожалуй, уже целую вечность никто так не удивлял Халеда, как этот странный тип, вдруг начавший изъясняться на языке, на котором командор почти разучился думать: на его родном языке. Вспомнилась вдруг убогая деревенька на горном склоне Западной Антегрии, вспомнились родители, забитые и нищие батраки, тратившие последние гроши, чтобы только выучить своего крошку Халеда в средней приходской школе, и вспомнилась лютая ненависть к этой беспросветной нищете и, в конце концов, к отцу с матерью, которые даже не задумывались об иной судьбе, даже не пытались хоть что-то изменить в своей никчемной жизни. И подросший Халед знал, что никогда не будет ишачить, как его предки, не будет тупым быдлом, ибо, уже в юном возрасте он постиг простую, но суровую истину: чем тяжелей работа, тем меньше заработок, а часто бывает так, что кто не работает, тот ест, причем ест обильно и вкусно. И перед такими, как он, слишком рано постигшими всю вопиющую несправедливость бытия, ясно и незамутненно вставало лишь два пути: бороться с несправедливостью или встроиться в несправедливость на как можно лучших условиях. Для парня, родившегося в самой натуральной заднице мира, это означало либо уходить в горы, в леса к обобществистам-партизанам, либо присоединяться к эскадронам, которые на этих самых обобществистов-партизан охотились и нещадно карали тех, кто пытался им хоть чем-то, хоть как-то помогать. Халед выбрал второй путь, он был перспективней, с явно большими шансами на успех. Халед не прогадал. Халед выслуживался. Халед выслеживал. Халед карал. Халед получил право бесплатно поступить на офицерские курсы. За успехи в борьбе с врагами отечества. Халед тщательно вымарал из себя деревенщину. Халед обзавелся манерами. Халед завел нужных друзей. Халед приобрел нужных родственников. Халед стал профессионалом международного класса. Халед, в конце концов, сформировал свой собственный легион. Правда, уже в другом отечестве. Халед получил власть. Халеду теперь мало кто мог приказывать – теперь Халед отдавал приказы. Халед забыл про свою позорную и нищую деревню…
И вот какой-то странный тип в иссиня-черном плаще, с пронзительным взглядом и раздражающей ухмылкой на тонких губах внезапно напомнил ему об истоках. Это было досадно. Это было обидно. Это сильно злило. Очень хотелось всадить говнюку пулю в лоб, но…
Но мистер Икс, он же Вестник, он же хрен его знает кто еще заговорил на мармерэпидском наречии не просто так, он буквально понадеялся, что командор поменяет о нем свое мнение, так как речь идет о деле стоимостью в пятьдесят тысяч кредитов.
Пятьдесят тысяч кредитов – это большой шаг в сторону досрочной пенсии, а мистер Икс, он же Вестник, он же хрен его знает кто еще не просто так произнес свою фразу на родном языке командора. Он сделал это для того, чтобы больше никто в комнате не понял о чем речь.
Халед криво улыбнулся и, глядя на войсковых старшин, сказал:
– Думаю на сегодня достаточно. Господа офицеры, честь имею. Господин адъютант, вы тоже свободны. Слава Колечии!
– Бесстрашным слава! – механически отозвались старшины и адъютант и покинули помещение.
После того как все ушли, подождав с полминуты, Халед сделал приглашающий жест рукой, и они последовали в личный кабинет командора.
Личный кабинет командора располагался на втором этаже и по площади не уступал залу совещаний. Здесь царила темнота, поскольку стальной лист, закрывающий окно, не пропускал ни капли света. Халед щелкнул выключателем – с тихим жужжанием загорелась потолочная лампа. В центре комнаты находились довольно-таки массивный стол со столешницей из натурального дерева и крутящееся кресло, покрытое начинающим трескаться кожзаменителем темно-коричневого цвета. Левую стену занимал старинный сервант, вдоль правой тянулась софа. Возле софы ютился минихолодильник.