– Какой-то отрицательный отбор получается, – заметил Мак.
– Отбор отрицательный, – согласился Жоржи, – а профит с этого отбора для прошедших его сугубо положительный. Так и катимся, выражаясь языком физики, в бесконечно глубокую потенциальную жопу с бесконечным, постоянно повторяющимся полураспадом всего и вся.
– Но ведь так не может быть всегда? – возмутился Мак. – Когда-нибудь это должно закончиться. Бесконечность – здесь неуместное слово.
Жоржи пожал плечами, глаза его стали какими-то совсем усталыми и печальными:
– Хотел бы я, чтобы это все закончилось. Ты даже не представляешь как!
– Я вот что думаю, – сказал Мак деловито, – раз рыба гниет с головы, то в исправлении сложившейся ситуации вряд ли сильно помогут верхние страты общества, нужно постараться максимально задействовать нижний слой населения, организовать самых эксплуатируемых и обездоленных.
Жоржи невесело засмеялся и сказал:
– Послушай, Мак, лучше старину Жоржи. Когда я был молод, но уже не юн, и все еще надеялся на массовое понимание окружающих меня людей, однако успел разочароваться во многих и многих вещах, я был ударником наемного труда и работал на заводах папаши Капета. Меня несколько раз увольняли, отстраняли от смен, и даже однажды избили до полусмерти. А знаешь почему так получалось? А я тебе скажу почему – я не хотел быть терпилой, но, главное, я мечтал, чтобы и другие не были терпилами, чтобы мы все вместе отстаивали свои права: создали свое трудовое объединение, боролись за хорошую зарплату, за достойные условия на производстве, чтобы к нам относились не как к скоту, а как к людям. Чаще у меня ничего не получалось, но иногда, когда работяг совсем прижимало, мне удавалось организовать их и устроить забастовку или что-то близкое к этому. И тогда мы внезапно превращались в силу, и на визги всратого манагера в стиле «не нравится – уходите», дерзко и конкретно отвечали: «Нет, начальничек родной, это ты, если тебя что-то не устраивает, вали отсель подобру-поздорову». И, представь себе, мы добивались уступок со стороны работодателей – не всегда в полном объеме, в основном частичных и очень ограниченных, но все же это были наши победы. А потом, когда все устаканивалось и работяги расходились по своим местам, через пару-тройку месяцев начальнички принимались за меня, находили любой ничтожный повод, чтобы выкинуть меня с завода, уволить без содержания по статье, и они этого в конечном итоге добивались. И когда я обращался к тем, за кого совсем недавно вступался, за этих самых работяг, знаешь что они мне отвечали? А я тебе скажу что: «Ты, Жоржи, без базара, хороший мужик, но проблемы нам не нужны. Зарплату подняли, новую защиту выдали, пока худо-бедно концы с концами сводим. А если нас уволят, куда мы пойдем? Заводов и так все меньше и меньше становится, а бузотеров не любят на работу брать. А у нас семья, дети и все такое». И вот я так несколько раз помыкался, поборолся, пободался, а потом решил, какого рожна я должен впрягаться за тех, кто потом не впрягается за меня? Пустой холодильник заставлял их сиюминутно объединяться, но как только они получали положенную им по рангу похлебку, и их желудок переставал ныть, каждый из них тут же становился сам за себя. Так не лучше ли мне послать всех к черту и делать так же? – Жоржи пожал плечами.
Мак помолчал какое-то время, осмысляя сказанное, а затем возразил:
– Это лишь твой личный опыт, и это было давно, а времена меняются.
– Времена меняются, – согласился Жоржи, – только не в лучшую сторону. Тогда, когда я бузил, еще не придумали ярлык закордонного функционера, еще не было войны, еще не так крепко держали за яйца несогласных с режимом Паханата. Ты пойми, Мак, в Арстотцке главное – это гуанопровод, а вся остальная индустрия давно похерена. Негласные Паханы просекли одну важную фишку: тебя скорее скинут не те, кого ты кормишь, а те, кто тебя кормит. Арстотцка кормится за счет гуанодобычи. Работников гуанодобычи подавляющее меньшинство. Остальных арстотцковцев, получается, как бы кормит блатной класс, перераспределяя доходы с трубы, кидает им обглоданные кости со стола, а те и рады им за такую неслыханную щедрость сапоги лизать, потому что не зависят от них материально паханы так, как зависели до превращения страны в дерьмокачку. Рабочий может восстать, фермер может восстать, даже инженер с программистом на производстве могут восстать, а полушнырь-полушестерка на дотациях бунтовать не будет, а если и будет, то не так организованно, не так сильно и не так упорно. Такие скорее станут ныть и строчить челобитные Главпахану, о том, как их, несчастных верноподданных, несправедливо обидели, чем возьмутся за вилы. Нынешняя братва – это особый вид паразитов, которые умудрились подсадить на халявный профит с гуано не только самих себя, но и большинство арстотцковцев. Просто кто-то купается в роскоши, а кто-то слизывает крохи с пола. И эти крохи основной массе чаще видятся не чем-то честно заработанным, но скорее милостью паханов, пускай даже и за какую-то номинальную работу. Ну, сам подумай, кто скорее начнет сопротивляться: нищий, которому в качестве подаяния дали пятьдесят кредитов за умение периодически красиво кланяться, при этом назвав это зарплатой, или тот, кто произвел на тысячу кредитов, а у него это все забрали, взамен выдали все те же пятьдесят кредитов и тоже назвали эти самые пятьдесят кредитов зарплатой? Формально-то оба работают и оба получают за это денюжку, но, как говорится, есть нюанс.