Однако чем сильнее делаются бизнес-структуры, тем менее им нужны в качестве союзников угнетенные массы, так как они заинтересованы в их эксплуатации не меньше, чем старые правящие группы. Страта крупных предпринимателей на протяжении всей истории своего становления каждый раз после мобилизации низших слоев, получив нужные на тот момент уступки, предает их и вступает в альянс со старыми элитами.
Эпоха Развитого Мегабизнеса – самая опасная для доминирования коммерческих структур, потому что в среде многократно обманутых эксплуатируемых масс возникают контрструктуры, которые при определенных обстоятельствах могут взять власть в свои руки. Но и в этом случае контрструктуры зачастую выполняют функцию своеобразного оздоровителя для глобальных коммерческих структур, и только в малом проценте случаев контрструктуры открывают путь не просто в новую эпоху, не просто в новую эру, но в новый эон – Эон Саморазвивающегося Разума. В остальных случаях даже победившие контрструктуры спустя несколько поколений реставрируют прежние порядки на новый лад. Иными словами, в Эру Косвенного Принуждения происходит ровно то же, что и до этого в Эру Прямого Принуждения: переход на следующий уровень развития блокируется постоянным воспроизводством устоявшейся системы.
В Эпоху Позднего Мегабизнеса возможности внешней и внутренней экспансии для коммерческих структур постепенно подходят к концу. Все социумы на планете захвачены ими, а из нетоварных сфер для превращения в товар остается последний рубеж – это личные чувства и отношения: дружба, любовь, забота и так далее. К этому времени страта крупных предпринимателей сильна как никогда, и союзники ей больше не нужны. Но сохранять порядок, основанный на крайнем неравенстве, без структур прямого принуждения невозможно. Поэтому бизнес-структуры и структуры прямого принуждения, или государство, всегда идут бок о бок. Во времена своего возмужания страта крупных предпринимателей, с одной стороны, во главу угла ставит идеи свободы, равенства и братства, но, с другой стороны, эти же идеи подавляет не без помощи госструктур, если они вдруг приобретают слишком большое распространение среди низших слоев. Однако когда эксплуатируемые массы больше уже не нужны даже как временный союзник, теряется также необходимость и в существовании иных групп влияния вне коммерческих структур, происходит окончательная инкорпорация силового блока в страту крупных предпринимателей. Этот процесс может протекать по-разному: либо большой бизнес активно лоббирует своих представителей в структуры прямого принуждения, при этом постепенно сливаясь с ними, либо представители структур прямого принуждения сами становятся стратой крупных предпринимателей, используя свое положение как конкурентное преимущество, либо же происходит и то и другое одновременно.
Сам процесс окончательной инкорпорации отражается в идеологической сфере сломом всех предшествующих философских парадигм. Во-первых, страта предпринимателей, несшая свою интерпретацию свободы, равенства и братства, теперь сливается в неразрывный сплав со структурами, которым для успешного функционирования необходимы прямо противоположные установки: несвобода, неравенство, небратство. И если раньше коммерческие структуры и государство всегда шли бок о бок, то теперь они постепенно становятся фактически одним и тем же, отличаясь друг от друга лишь в номинальных понятиях. При этом чисто формально и государство, и бизнес-структуры зачастую продолжают отрицать друг друга на уровне дискурса. Процесс совмещения несовместимого с точки зрения классической логики рождает потребность в новом обосновании социальной реальности через философские концепции абсурдистского типа. Во-вторых, как уже было сказано, в Эпоху Позднего Мегабизнеса для коммерческих структур исчерпываются возможности как внешней, так и внутренней экспансии. Это означает, что отныне страта крупных предпринимателей все менее и менее заинтересована в научно-техническом прогрессе. Последний научный рывок делается в сторону товаризации личных отношений и вообще личного быта потребителей. В товар превращается общение через появление и коммерциализацию веб-сетей и мессенджеров. В товар превращается любовь, дружба, привязанность через продажу или подписку на виртуальных и/или роботизированных любовников, любовниц, друзей и/или появление сферы услуг дружбы, искренней любви, родственников по вызову. В товар превращаются личные способности через покупку генетических модификаций. И так далее. Замена активного и широкого научного поиска узкополосным и ситуативным решением технических задач увеличения прибыли влечет за собой смену идеологической парадигмы. Пафос современизма, утверждающий необходимость прогресса и поиска истины, сменяет нечто аморфное, говорящее о том, что все уже было и ничего нового уже не будет, что истина зависит от точки зрения, что точки зрения равны между собой, а значит, и истины равны между собой, а самих истин может быть бесконечное количество. В большинстве изученных миров такие идеологии, ввиду их дефрагментированности и невнятности, не получают своего собственного имени и, как правило, называются тем, что пришло после современизма, то есть послесовременизмом. Их основным лейтмотивом, в отличие от современизма, становится словесная формула: “Знание и незнание, сила и бессилие – неразличимы”. В-третьих, сочетание абсурдистских концепций и послесовременизма не может не порождать искусственную шизофрению личности у статистически значимой части социума. Это удобно для страты-гегемона, поскольку данные идеологемы помогают дефрагментировать протестный потенциал эксплуатируемых и угнетенных масс.