– Гы-гы, – ощерился юнец.
– Хуль ты лыбишься, ефрейтор! – вдруг разозлился Каленск. – Я чё-то смешное сказал?
Юнец перестал улыбаться, но борзота в глазах осталась. Борзоту так просто не выкорчевать. Каленск знал это. Потому что сам был таким.
– Ты чё, ефрейтор! – взъярился Каленск. – Ты как стоишь перед фельдфебелем арстгвардии?! Я тебе чё, бля, девочка из твоей сраной деревни?
– Никак нет, господин фельдфебель! – юнец вытянулся по стойке смирно, взгляд его мгновенно потух, сделался, как и положено, тупым и непроницаемым.
– Понабирают, блядь, по объявлению хрен пойми кого! – выцедил сквозь зубы Каленск. – Я в выходной день вместо того чтобы отдыхать, как все нормальные люди, занимаюсь патриотическим воспитанием среди колеблющегося населения, а ты, сука, тут лыбу давишь. Для тебя чё, патриотизм – это шутка какая-то?
– Никак нет, господин фельдфебель! – скороговоркой выпалил юнец.
– Вот и ладушки, – Каленск внезапно успокоился, так же внезапно, как до этого пришел в ярость, – забирай этого… добровольца, скажи, пусть на мое имя запишут. И себя вписать не забудь. На хлеб с маслом мы сегодня заработали.
На хлеб с маслом действительно заработали. Сотку Каленск положит себе на карман и двадцатку отдаст салажонку. Подрезать бы сопляка за дерзость в глазах, и десятки ему хватило бы, но больно борзый засранец, не согласится за гроши шестерить. А высматривать беженцев без документов у салаги талант, да и на стреме во время работы кто-то должен стоять.
«А утром еще одного клиента обработал, еще одна сотка, – удовлетворенно подумал Каленск, выходя на свежий воздух, – и еще тройной тариф за смену в праздник. Это сто восемьдесят. Итого: триста восемьдесят. Неплохо-неплохо. Можно и отдохнуть. Завтра мамане деньжат пошлю. Маманя любит заварные пирожные покупать».
Даже с этим проклятым переводом из грештинского КПП в охрану лагеря беженцев с понижением в зарплате Каленск таки умудрился быстро восстановить свои доходы. Все снова было на мази. Вот только рука еще побаливала. И это бесило – мешало работе. И еще бесил тот факт, что рыжий сопляк дважды ему подгадил и дважды ушел от возмездия.
«Надо было его тогда до смерти запиздить! – со злостью подумал Каленск. – И Сергиу тоже – сука! За манду родину продал! Небось за кочло щас воюет и курву свою потрахивает. Надеюсь, он сдохнет в адских муках!»
Мысли о потрахивании возбудили в Каленске похоть. Он попытался припомнить лица девок, которые еще недавно шастали по лагерю. Девки в основном были так себе, потрепанные, но, как говорится, на безбабье и коза баба.
«А, херь! – с досадой подумал Каленск. – Мы же их всех сдали Лудуму. Лудум жлоб, по полтиннику за удачную наводку дает. Какие же люди все-таки жадные! Но за тех двух сеструх по сотке предлагал. Ну так они и свеженькие были. Ничё, зато потом, чтоб за отбитые яйца отомстить, целый штукарь за обеих качель выложил. Хорошо тогда с капралом баблишко состригли. Представляю как сейчас сеструхи на фирме отрабатывают!»
Каленск, замечтавшись, хлопнул себя перебинтованной рукой по боку и тут же шикнул от боли. И тут же вспомнил о рыжем сопляке, покалечившем его. И тут же снова разозлился.
«Ничего, – сказал Каленск про себя, – Вонел позавчера лично приезжал, выяснял про этого сучонка и про какую-то экстремистскую организацию. То ли эзик, то ли мезик, хрен знает. А раз лично занимается, это кое-что да значит. Это значит, что опасный чел этот рыжий. Вонел, конечно, тот еще хмырь. На повышение, говорят, пошел. Говорят, из Восточного Грештина его в Парадизну перевели. Везет же всяким уродам! Ничё, Вонел дотошный, найдет этого сопляка, устроит тогда ему швабирование».
При мысли о швабировании Каленск вновь ощутил приступ похоти. Он нервно посмотрел в сторону палаточного городка, достал из кармана сигарету, закурил. Там – грязь, срань, холод, буржуйки и сортиры на улице, но зато кое-кто из девок за пачку гречки отсосет. Здесь хоть и домики неказистые, из кирпича да самана сделанные, но зато с водой, отоплением, канализацией, а вот за еду сосать никто не станет.
– А в Парадизне щас праздник, все гуляют, салюты и все дела, – с досадой пробубнил Каленск себе под нос. – А я тут кумекаю, где бы дырку подешевле найти.
Из соседнего домишки вышел капрал. Тоже закурил. Каленск поманил его к себе. Когда тот подошел, спросил, не появились ли в лагере новые давалки.
– Есть одна, – сказал капрал, выдыхая табачный дым и морщась, – такая крашенная в ярко-рыжий курва. Шпилится как кошка. Правда, дорого берет, но она того стоит. Можешь поверить мне на слово. Так что, если хочешь попробовать, торопись – здесь она надолго не задержится. Люди Лудума такую с руками оторвут.