— Что с тобой происходит? Почему ты такая? Мы места себе не находим, Алиса. Ты нас пугаешь.
— Нормально всё со мной, — мой ответ звучит скорей как «отвали и не надоедай», отчего самой себе хочется вмазать крепкую и болезненную затрещину. Потому что нельзя быть такой мразью, нельзя так себя вести с теми, кто тебя искренне любит.
Леся молчит, вероятно, пытается решить, с какой стороны ко мне можно подобраться. Но, видимо, в последний момент отбрасывает эту идею, за что я ей бесконечно благодарна. Мы вообще друг друга временами понимаем без слов. Вот так просто, будто мысли читать умеем. И в этом заключается что-то такое родное, необходимое и важное для людей, чьи жизни так плотно связаны в одну общую.
— Я там завтрак приготовила. Нам с Петей на работу надо, так что… В общем, — подруга медленно поднимается с краешка кровати, заметив, что я никак не реагирую на ее слова. — Не натвори глупостей. Пожалуйста.
Да куда уж больше глупостей.
Скрывшись в бесконечных складках одеяла, я снова проваливаюсь в тревожный, больше похожий на тяжелое похмелье, сон.
Щелканье дверного замка заставляет меня вскочить с кровати, потому что в абсолютной тишине этот привычный бытовой звук раздается оглушительно-громко. За окном льет дождь, и я понятия не имею, сколько сейчас времени, но вряд ли вечер. Уж больно светло для него.
Дверь в спальню открывается и на пороге застывает Воронов. Странно его видеть здесь, но, с другой стороны, это же его недвижимость, а значит он имеет полное право приезжать сюда. Просто раньше мы с Вадимом встречались на другой территории.
Меня будто током бьет от его присутствия. Неужели я теперь всегда буду на него так по-дурацки реагировать? Он-то ведь здесь совсем ни при чем. В смысле, если бы не я со своей тупой самоуверенностью, всё могло сложиться иначе.
Если бы, да если бы… Имеем то, что имеем, поэтому-то пальцы так и сжимают край одеяла, а взгляд мечется по комнате, будто неприкаянный. Хочется исчезнуть, чтобы ни у кого из-за меня не было никаких проблем.
Я не боюсь Вадима, даже наоборот так остро и до ломоты хочу к нему прижаться. Вот просто прижаться, даже если он не обнимет, даже если не поцелует в ответ. И уже как-то не важно то, что я окончательно и бесповоротно превратилась в обычную женщину, которая просто любит. До этого момента я презирала весь этот сердечный бардак, что обычно творится между людьми, а теперь и сама попалась на крючок. Только, я даже влюбиться по нормальному не могу. Кажется, я вообще ничего нормально сделать не могу… Только боль всем на твердую пятерку приношу.
— Привет, — тихонько здоровается Вадим, расстегнув пару пуговиц на воротнике рубашки.
— Привет, — постепенно начинаю возвращаться к реальности, вот только не хочется совсем.
Снова повисает тишина. Меня от нее уже начинает тошнить. Чудится, что мысли в моей голове звучат так оглушающе, что вряд ли останутся незамеченными для Воронова. Но, судя по его сосредоточенному и в то же время взволнованному взгляду, он даже не догадывается о том, что происходит со мной на самом деле.
Вадим медленно подходит к кровати, будто боясь меня спугнуть. Да я саму себя боюсь спугнуть. Ненормальная.
Воронов садится на самый край и скользит по мне неодобрительным взглядом. Его можно понять. Выгляжу я стопроцентно плохо, будто действительно собралась умирать. Руки мелко дрожат, а пальцы еле отпускают край одеяла, которое я, кажется, неосознанно решила на клочки порвать, чтобы избавиться от внутреннего напряжения.
Вадим подсаживается ближе ко мне и осторожным, почти невесомым касанием убирает прядь волос за ухо. Я, кажется, на секунду перестаю дышать. Это так больно, так непреодолимо трудно. Ну просто слов никаких не находится и чудится, что Воронов тоже кожей чувствует эту проклятую, чтоб ее, боль. Чувствует и заботиться обо мне. Как может. Как умеет.
И вот ты сидишь, смотришь в родные глаза-льдинки, задыхаешься от осознания, что как прежде никогда больше не будет. Кажется, еще хуже стать ну просто не может, а Вадим берет, медленно так, аккуратно мою руку, подносит к губам и целует запястье с татуировкой.
И всё.
Переклинивает.
Сжигает.
Тянет на дно.
Он знает, что это место, эта точка на моем теле для меня значит очень многое. Считай душа, заточенная в тонкую полоску шрама. Вадим знает, поэтому и целует. А я захлёбываюсь немыми слезами и понимаю, что, когда все карты раскроются он будет не мое запястье целовать, а чье-то другое. И от этого так нестерпимо жжет в груди.
— Алиса, — шепчет Воронов, заметив, что я тихо плачу как последняя идиотка. — Котёнок, — он целует меня в щеки, собирая губами слёзы.