Но когда я смотрю, как Кэнди вытирает крошки с их подбородков, я начинаю задаваться вопросом: а кто, если вообще кто-нибудь, заботится о самой Кэнди?
После того, как мы убираем тарелки, Кэнди ведёт меня наверх, в свою комнату, и мне приходится подавить фанатичный визг, когда я узнаю обстановку по её видео.
— Прости, что Инги тебе нагрубила. Нас учили быть очень разборчивыми в том, с кем мы дружим и каких посторонних впускаем в свою жизнь, — объясняет Кэнди, садясь рядом со мной на кровать. — Она хорошая девочка, нас просто так учили.
Я понимаю, что именно поэтому Кэнди всегда держалась особняком и отклоняла наши приглашения.
— Но я ведь больше не "посторонняя", верно? — спрашиваю я.
— Нет, — подтверждает она с улыбкой. — Ты не посторонняя.
— Если твоя семья такая строгая, как получилось, что тебе позволили уйти в шоу-бизнес?
— Потому что, поступая так, я уважаю дары, которые мне были даны, — говорит мне Кэнди. — Многие мои предки на протяжении веков становились легендарными исполнителями. Они были танцовщицами при императорских дворах, актрисами золотого века шанхайского кинематографа. Продолжая это наследие, я несу благословение своей семье. Вот почему я так настойчиво тебя тренирую. Для меня важно, чтобы мы добились успеха.
— Но разве это твоя мечта? — хмурюсь я. — Ты действительно хочешь этим заниматься? Или это всё ради семьи? Ради небесной девы?
Я иногда задаю и себе этот вопрос. Ради чего я работаю: ради себя или ради выполнения желаний матери?
Кэнди требуется несколько секунд, чтобы обдумать ответ.
— Да, — наконец говорит она. — Я чувствую, что нахожусь там, где должна быть, и делаю то, для чего была рождена. Но за что я больше всего благодарна, — она протягивает руку, кладя её поверх моей, — так это за возможность познакомиться с тобой и Миной. И я хочу продолжать заниматься этим с вами обеими как можно дольше.
От её прикосновения в груди появляется трепет, счастье раздувается у рёбер, расширяясь наружу, пока не становится немного трудно дышать.
— Я так и не поблагодарила тебя должным образом за то, что ты сделала, — говорит Кэнди.
— За что именно?
— Когда тот ненормальный наставил на нас пистолет... Ты заслонила меня собой, — её рука сжимает мою. — Спасибо.
Я моргаю, немного ошеломлённая:
— Я ничего не делала! Это ты спасла нас!
— Я колебалась, — Кэнди мотает головой. — А ты нет.
— Знаешь, тебе необязательно все время быть стойким тефлоновым воином и брать всю ответственность на себя, — упрекаю я. Странно чувствовать себя той, кто читает ей нотации. — Когда устанешь, я хочу, чтобы ты пришла ко мне, хорошо? Не-посторонние должны заботиться друг о друге, верно?
Кэнди некоторое время спокойно смотрит на меня. Затем нежная улыбка возвращается на её лицо:
— Я хочу тебе кое-что показать.
Она встаёт и подходит к пианино в углу комнаты.
— Я работала над этим от случая к случаю, — она садится и кладёт руки на клавиши. Я откидываюсь назад, опираясь на ладони, и слушаю, как Кэнди начинает играть.
Музыка заполняет пространство между нами, обволакивает нас. Это ещё музыкальные наброски, но я слышу, как песня складывается вокруг уникальных гармонических интервалов, которые узнаю по песнопениям Кэнди во время ритуала благословения, проведённого с нами на полу моей комнаты. Последовательность аккордов — сначала нежно-сладкая, затем бурная и дикая, — потом становится глубоко меланхоличной, ноты наполняются тоской.
— Это прекрасно... — восклицаю я. — Это ты написала?
Руки Кэнди останавливаются, музыка смолкает, она кивает.
— Тебе нужно сыграть это мистеру Киму в понедельник; он подпрыгнет до потолка от удивления и немедленно запишет трек. Я серьёзно; это может стать нашим следующим синглом. Классная песня!
— Я пока не готова играть это кому-то ещё, — Кэнди смотрит на меня через плечо. — Только тебе.
Что-то в её признании притягивает меня к ней.
Я встаю с кровати, подхожу и сажусь рядом с ней на банкетке у пианино. Она подвигается, освобождая для меня место. Наши бёдра и плечи соприкасаются, когда я сажусь рядом с ней. Я подхожу достаточно близко, чтобы ощутить её любимый цитрусовый аромат, терпкий и манящий. Я представляю, как Кэнди собирается в этой комнате, наклоняет голову, растягивает молочно-белую складку шеи, распыляя спрей на затылок.
— Кэнди...
Её изогнутые руки застывают над клавишами. Она поворачивается ко мне:
— Что?
Щёки пылают под её напряжённым ожидающим взглядом. Сердце замирает, затем начинает бешено колотиться. Я ничего не соображаю, когда её лицо так близко, не могу сосредоточиться, когда её колени касаются моих под пианино.