Что мне хотелось ей сказать?
Что я всё время думаю о ней? Что я часто отключаюсь, когда она говорит, потому что не могу перестать пялиться на её губы? Что всякий раз, когда она надевает платье с открытой спиной, мне хочется провести кончиками пальцев по линии её позвоночника к впадинке у поясницы?
Я снова опускаю взгляд на пианино, прежде чем успеваю сказать какую-нибудь глупость.
— А что, если попробовать это сыграть по-другому? — я проигрываю то, что она только что показала мне, скорректировав несколько аккордов.
Даже на фоне музыки сильное биение пульса удивительно громко отдаётся в ушах.
— Хмм… — Кэнди прислоняется ко мне, её тело тёплое и настойчиво тяжёлое. — Так даже лучше.
Две руки превращаются в четыре, когда пальцы Кэнди присоединяются к моим за пианино. Вместе мы блуждаем по чёрным и белым клавишам в поисках чего-то нового. Я закрываю глаза, тихонько напевая, свободная импровизация нарастает и затихает в такт приливам и отливам нашей игры.
Мы занимаемся этим часами, сидим бок о бок, напевая и играя на пианино. В какой-то момент перед нами оказываются ручка и бумага, и мы записываем ноты и фрагменты текстов песен, наши идеи и голоса накладываются друг на друга, пока не возникает ощущение, что мы вместе погрузились в музыку, став единым целым.
Глава 19. Наши дни
Заканчивается одна неделя, начинается другая.
Теперь я полностью погружаюсь в тренировки, провожу весь день в студии и репетиционных залах. Я с трудом могу сказать, который час, едва помню, какой сегодня день недели. Я продолжаю напоминать себе позвонить маме и узнать, как дела, но всегда забываю в конце каждого изнурительного дня. Ещё несколько девушек выбыли, а те, кто остался, кажутся более решительными и сосредоточенными, чем когда-либо. С каждым утром напряжение нарастает; любое выступление может стать для нас последним, в любую секунду ещё одну могут отчислить.
Во время перерыва на ужин мы с Юджинией выносим подносы с едой во внутренний дворик и садимся за один из обеденных столов на открытом воздухе, чтобы поговорить и нас никто не подслушал. Несмотря на изнуряющую жару, здесь дует приятный ветерок и чудесным образом нет комаров. За последние несколько дней не было никаких новых инцидентов, и все "подозреваемые", которых нам удалось загнать в угол и задать вопросы, похоже, согласны, что всё произошедшее было "странными несчастными случаями". Ничей ответ не показался мне особенно подозрительным, но мы с Юджинией не готовы ослаблять бдительность.
— Не знаешь, нам уже починили Интернет? — спрашиваю я, снимая крышку с салата. — Я хотела поговорить с мамой по FaceTime сегодня вечером.
— Без понятия, — Юджиния опускает голову, разглядывая суши на своём подносе, словно кулинарный критик, оценивающий подачу.
— Ты не общаешься с семьёй?
— Зачем? — недоумевает она, как будто это совершенно идиотский вопрос. — Им и так прекрасно известно, где я.
— О, интересно. Чувствую там напряжение. Расскажи мне ещё, — я подпираю рукой подбородок и наклоняюсь вперёд. Юджиния демонстративно игнорирует меня, смешивая васаби с соевым соусом.
— Выскажу смелое предположение: семья не поддерживает твои мечты о карьере в шоу-бизнесе? — спрашиваю я.
— Честно? Меня это уже не волнует. Это моя жизнь. Я не собираюсь позволять им диктовать мне, — огрызается она, и я практически вижу исходящую от неё свирепую ауру. Похоже, я попала прямо в точку — родители её выбор не одобряют. — У них уже есть две другие дочери — заслуженные доктора, которыми можно хвастаться перед друзьями. Я собираюсь заниматься тем, что хочется мне, нравится им это или нет.
Какой бы неприятной стервой она ни была иногда, не могу не позавидовать решимости Юджинии.
— Жаль, что родители тебя не поддерживают, — говорю я ей. — Мама всю жизнь таскала меня на прослушивания, а только недавно я поняла, что она делала всё это для себя, а не для меня. А когда моя карьера закончилась, она как будто потеряла ко мне интерес. Она работает по 50 часов в неделю, и всякий раз, когда я пытаюсь поговорить с ней о чём-то, она просто заказывает для меня дополнительный сеанс психотерапии, чтобы ей не приходилось самой разбираться в моих чувствах, — я смотрю на тарелку с едой перед собой, вилка зависает в воздухе. — Не знаю, как простить её за это.
— Тебе и не нужно. Мы не обязаны прощать тех, кто относится к нам как к дерьму, даже если они наши родные, — говорит Юджиния.
Я медленно поворачиваюсь к ней:
— Знаешь, время от времени ты говоришь мне что-то настолько шокирующе приятное, что я уже другими глазами смотрю на всю эту историю с местью.