Я уже расстроена.
Но не из-за Мины.
Я злюсь на себя. За то, что не раскусила ложь Чжин-Хвана раньше. За то, что продолжала наш роман, хотя Мина уже пострадала из-за этого парня. За то, что ожидала от Мины утешения, хотя она сама пострадала от точно такого же предательства.
Я чувствую себя худшей подругой в мире.
— Я никогда буду ненавидеть тебя. Никогда, — говорю я Мине, снова заключая её в сокрушительные объятия.
Мина поворачивается к Кэнди. Впервые тёплое сияние, которое освещает Мину изнутри, погасло и сменилось мстительным огнём.
— С этим надо что-то делать, — говорит Мина Кэнди. — Нельзя просто позволить ему от всего отмазаться. Надо заставить его заплатить за то, что он сделал.
Невысказанный подтекст очевиден. Она хочет, чтобы Кэнди ему отомстила.
Кэнди молчит, обдумывая просьбу подруги, а потом обращается ко мне:
— Чего ты хочешь, Солнышко? Что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Я хочу, чтобы ему было больно, — мой голос звучит странным скрежетом в моих собственных ушах, горький и уродливый. — Хочу, чтобы ему было так же больно, как мне.
— Тогда пусть так и будет, — в глазах Кэнди появляется угрожающая тьма.
Кэнди узнаёт, что Чжин-Хван скрывается в роскошных апартаментах на Голливудских холмах. Не знаю, добыла ли она эту информацию из Сети или на кого-то надавила. На самом деле мне всё равно.
Меня волнует лишь месть.
Когда Кэнди, Мина и я появляемся в его доме, Кэнди говорит швейцару впустить нас. Тот сразу же отходит в сторону, приветствуя нас внутри, как будто мы настоящие жильцы, вернувшиеся домой.
Мы втроём одеты в траурное чёрное: чёрные пальто, чёрные джинсы, чёрные туфли на каблуках. Конец этих отношений действительно похож на смерть. Некогда милые воспоминания о Чжин-Хване теперь покрывают тело, как порочные, злокачественные наросты.
Сегодня вечером мы вырежем эти опухоли.
Мы поднимаемся на лифте на его этаж и проходим плечом к плечу по коридору, как будто собираемся выйти на сцену, но на этот раз, чтобы показать шоу совсем иного рода.
Кэнди звонит в дверь.
Неприятное удивление на лице Чжин-Хвана, когда он открывает дверь, вызывает прилив злобного ликования. Он настороженно смотрит на Кэнди и Мину, затем, наконец, на меня и снимает игровую гарнитуру, которая на него надета.
— Как вы сюда попали? — спрашивает он.
— Впусти нас, Чжин-Хван, — говорит Кэнди.
Чжин-Хван отходит от дверного проёма, потрясённо моргая от того, что сделал то, чего явно не собирался делать.
Кэнди входит так, словно ей принадлежит не только квартира, но и всё здание. Мы с Миной следуем за ней через прихожую, мимо бара и прямо в гостиную. Чжин-Хван плетётся за нами, не в силах стереть с лица крайнее замешательство.
Кэнди усаживается на массивный кожаный диван. Я складываю руки на груди и принимаю стойку справа от Чжин-Хвана, а Мина свирепо смотрит на него слева — мы вдвоем берём его в тиски. Кэнди оглядывает мраморный кофейный столик перед нами — потушенные сигареты в большой каменной пепельнице, открытые пакеты с закусками, вейп с травкой и бутылка алкоголя.
— Мы просто хотели немного поболтать, — говорит Кэнди. — Солнышко сказала, что до тебя трудно дозвониться, вот мы и решили заглянуть.
— Слушай, Санди, — Чжин-Хван поднимает руки. — Я уже сказал всё, что должен был сказать.
— Я здесь не для того, чтобы пытаться тебя вернуть, — огрызаюсь я. — У меня только один вопрос.
— Какой? — нетерпеливо спрашивает он.
— Ты сожалеешь о том, что сделал? — спрашиваю я его. — Со мной? С Миной? Ты ведь понимаешь, что распространение фотографий несовершеннолетних является уголовным преступлением, верно?
Кажется, он не удивлён, что я включила Мину в его послужной список. Возможно, он предположил, что я всё это время знала о них. Он смотрит на меня так, словно я какая-то визжащая банши, пытающаяся разыграть драму на пустом месте.
— Ты, наверное, принимаешь меня за какого-то ненормального секс-хищника? Это было вторжение и в мою личную жизнь, — затем он обращается к Мине. — Мы были оба несовершеннолетними, и мы согласились, что между нами не может быть серьёзных отношений. Вы обе сами прислали мне эти фотки. Я вас не заставлял.
Удивительно, как легко он снимает с себя всякую ответственность. Трудно смириться с таким резким диссонансом. Чжин-Хван, которого я знала — милый, обаятельный, который рассказывает мне о каникулах в тропиках, на которые он хотел меня пригласить, который размышляет о том, чтобы представить меня своей семье на Рождество, — исчез, и на его месте стоит жестокий и пренебрежительный узурпатор.
Или, может быть, он на самом деле такой? Какая же я дура! Как я могла этого не заметить? Слёзы подступают к глазам, но я сжимаю руки в кулаки и борюсь изо всех сил, чтобы не заплакать.