— Уходите! Уходите все! Не нужна мне такая жизнь!
Кричала, отчаянно ощущая не умом — всеми сжавшимися от жалости потрохами, что не сделала, не успела сделать самого главного — пригреть своей любовью этих двух родных женщин. Вроде и не было никаких таких особых чувств, а теперь распирала изнутри нерастраченная нежность и жалость, и сила. Обнять бы, прижаться, все-все объяснить. Ведь казалось — обычная жизнь и нет этой занудной обычности конца. А он был совсем близко и не обрыдлая серятина окружала Ирку, а такое огромное и теперь никогда уже невозможное счастье.
До поздней осени она почти не выходила из дома. Все бродила по комнатам, как по музею, собравшему драгоценные экспонаты ушедшей жизни, узнавала сопровождавшие ее жизнь, но незамеченные вещи, трогала, обласкивая воспоминаниями. Вот обколотая чашка с медведем. Чашка и два блюдечка с такими же картинками были еще детские, Ирочкины. Вот бабушкин «Зингер», навсегда умолкнувший под плюшевой попонкой. А сколько Иркиных обновок, потрясавших школьных модниц, сострочил старичок… За зеркало трельяжа засунута коллекция материных фото — артисты и даже неизвестные мужчины. Один из них, наверное, отец. А все вместе — несостоявшиеся надежды. Что за материя такая — надежды? Ведь были же они, были! И лаковые босоножки «на выход», и открытка с букетом ирисов, подписанная «моей незабываемой Клавдюше», и жутко модные мамины духи «Клима», которыми школьница тайно прыскалась. Ирка до рези в глазах вглядывалась в существовавшие рядом с ней вещи, пытаясь разгадать их тайну. Казалось, еще немного, и она додумает важную мысль и поймет, как теперь надо жить. Но боль прогоняла мысли. Болело за грудиной, так, что приходилось все время тереть ладонью. И вопрос — что же теперь делать? — оставался без ответа. Ни планов, ни желания, ни надежд. В Москву она так и не поехала. Соседке, взявшейся устроить ее в горничные хорошего санатория — отказала. Одинокая, никому не нужная.
Кончался октябрь. В холодильнике затаилась последняя банка с прошлогодним вареньем, в коробке из-под заграничных конфет, служившей Гладешевым сейфом — завалящая бумажка обесценивавшихся с каждым днем денег. Телефон, трезвонивший поначалу, замолк. Из утешителей и подруг остались немногие — ее сторонились, словно боялись заразиться бедой.
«Надо выбираться, Миледи, надо…» — однажды решила Ирка. Механически стянула с вешалки забытую с весны куртку, замотала шею маминым полосатым шарфом и вышла на улицу.
Весь октябрь лили дожди, курортники, рассчитывавшие на хвостик «бархатного сезона», покинули пляжи. Огни ресторанов и кафе в тумане расплывались тающими карамельками и бухала за мутными от воды стеклами в сигаретном дыму веселья музыка. Чужая музыка, на чужом празднике, в чужой, такой глупой, никчемной жизни.
В тот вечер в родном городе Ира чувствовала себя приезжей, узнавая знакомые места словно после долгого отсутствия и дышала глубоко, удивленно, дегустируя коктейль городского воздуха — с эвкалиптом, кипарисами, выхлопными газами, пряными шашлычными волнами и всегдашним соленым привкусом моря. И тут ворвался, забивая все прочие запахи, аромат горячих пончиков! Позолоченных, кипящих в масле, усыпанных пудрой…Удар ниже пояса — аж голова закружилась. Вон киоск, на той стороне — пышет жаром, манит. Купить на все оставшиеся деньги пончиков и с кайфом схарчить их у моря! Прямо сейчас, немедля! А потом — хоть потоп. Ирка рванулась через улицу в совершенно не положенном месте. Будто не понятно, что у каждой «пончиковой» должен быть специальный знак «переход разрешен»! Иначе ведь — сплошные жертвы — что может остановить околдованного пончиком голодный человек?
Пижонская иномарка резко затормозила, взвизгнув тормозами. Ирина отскочила, задетая бампером и рухнула на мокрый асфальт. Над ней склонились, ее теребили, несли — все сквозь приятный туман отстраненности, потусторонней безучастности. Но себя с высоты платановых крон, как бывает, по описанию умирающих в жизни после смерти, она не видела. Только в животе урчало. Она окончательно пришла в себя, утопая в мягком сидении рядом с водителем, профиль которого, пестро освещенный огнем вывесок, напоминал индейский.
— Ты как, в порядке? Видок, надо сказать, бледноватый. Виктором меня кличут. Сама, между прочим, под колеса кинулась. Что, жить надоело?
— Я есть хочу. Пончиков.
Он отвез ее в ресторан, где наметал на стол кучу еды, а сам все курил и смотрел на нее, внимательно, вроде прицениваясь.
Так, с роли накормленной сиротки, начался спектакль под названием «Девушка нового русского». Она влюбилась в него еще там, на асфальте, ощущая его тревогу, торопливость, тепло жестких сильных рук. Он появился, как по волшебству, начав отсчет новой жизни, в которой были красота вещей, удобство достатка, жар тела и довольство души. Виктор, оказавшийся бизнесменом, обладал всеми атрибутами преуспевания — шмотками, автомобилем, техникой, перстнем Фаберже на среднем пальце левой руки и обалденными часами, по которым, оказывается, в деловых кругах определяется статус их носителя. Имелась даже квартира с кожаной мебелью и пластиковым деревом в бронзовом кашпо. Правда, не своя, съемная. Ира получила все необходимое, что бы достойно выступать в роли «девушки Виктора». И, прежде всего, должность риэлтере в Курортной фирме по аренде и продаже недвижимости. Как приятно оказалось зарабатывать деньги! А еще лучше — тратить. Благо, уже появилось на что — рынки города ломились от ранее исключительно дефицитного импорта. Вскоре она смогла не чувствовать себя содержанкой и даже помогать Виктору оформлять какие-то операции купли-продажи — лихо, играючи. Линия побережья, занятая неказистыми частными домиками, спешно очищалась под застройку отелями и особняками. Деньги вертелись бешенные. Деятельность Виктора приобретала все больший размах: он уже забросил удочки на Кипр и побережье Испании. Какие дивные планы расцвели в Иркиной голове! Однажды он явился под утро, трагически пьяный. Без часов, без лица, без самоощущения. В таком состоянии только стреляться. И вправду, вышвырнув из ящика комода белье, несчастный достал пистолет. Ирка заломила нетвердую руку и отшвырнула подальше выпавшую на ковер «пушку». Потом он плакал, исповедовался. Дело обычное — крутанули беднягу, обобрали. Оказался он без копейки с огромным долгом и перспективой попасть под пулю. Они продали все, что имелось, (часы и перстень тоже) плюс Иркино наследство — бабушкин дом. В ход пошли и приличные деньги, заработанные ею на риэлтерской стезе. Виктор собрал небольшой чемодан и твердо пообещал: