— Ты сам пришел! Я уже была тут, когда ты явился!
— Тебе следовало отвалить и оставить меня в покое.
Грейнджер крепче обхватила свои книжки и несколько раз глубоко вздохнула.
— Ты несносный хорек, Малфой, но и тебе бывает нужно дружеское плечо, да? Ты поэтому пришел? Тебя что-то гложет настолько сильно, что даже мое общество лучше, чем никакого?
Драко несколько раз отрывисто моргнул. Желчь скопилась на кончике языка, и он почти почувствовал, как она готова была пролиться из уголка крепко сжатых губ.
— Разболтаешь об этом, грязнокровка? — оскалился Драко, но Грейнджер сохранила свое раздражающее напускное спокойствие.
— Это останется только между нами двумя, Малфой, мне ни к чему, чтобы люди могли подумать, что я тебе нравлюсь, или что-то в этом духе, — она отрикошетила ему прямо в голову и ушла раньше, чем он придумал достаточно мерзкий ответ.
А теперь Драко поднимает на Грейнджер пропитанные горечью глаза, и говорит с полным самоуничтожением:
— Я струсил, хотя на кону были жизни моих родителей и моя собственная. Даже несмотря на это — непростительное заклинание не пролезло мне в горло. — Драко чувствует, как подкатывают слезы. — Старик стоял напротив меня и говорил так складно! Я знал, что он врет! Но у меня кишка оказалась тонка отправить в него Аваду.
Грейнджер меняется в лице, открывая и закрывая рот, похожая на рыбу, оказавшуюся на суше. Еще мгновение назад, она жаждала надавить на него, а сейчас опасается, что совершила серьезную ошибку.
А в нем уже вовсю бушует шторм, сносящий заграждения.
— Я опозорил отца! Опозорил всех в роду Малфоев!
— Это же неправда, ты…
— Знаешь, как смотрел на меня отец, когда мы встретились после этого? Его взгляд был сквозь меня! Как на пустое место! Как на кого-то достаточно незначительного, чтобы облить его презрением даже после того, как сам только что вышел из гребанного Азкабана!
Гермиона готова вырвать себе язык за то, что не сдержалась и полезла с вопросами. Отвлеченная собственными переживаниями, она будто забыла, что перед ней не тот-самый-Малфой. Этого, нового, определенно не стоило выводить на серьезный разговор.
Грейнджер чувствует волны боли, пульсирующие в нем и расходящиеся вокруг. Она делает шаг к нему, вероятно, желая обнять, чтобы успокоить, но вспоминает о его непринятии прикосновений и замирает на полпути.
— Твой отец был самовлюбленным идиотом, Малфой! Это несправедливо, ведь ты был почти ребенком!
— Не делай из меня мученика! Я сам задрал рукав и подставил руку, чтобы Темный-мать-его-лорд наложил на меня проклятие своей змеи!
Она глядит на него широко распахнутыми глазами, не представляя, что сказать или сделать, жалея, что начала это разговор. Но Драко уже не может остановиться. Его голова гудит, и мысли расползаются в разные стороны.
— Я принял метку, потому что это был мой долг! Смыть позор, которым нас покрыли другие чистокровные после того, как отца посадили! — Драко вскакивает, захлебываясь словами и мотая головой так, что она, того и гляди оторвется. — Долг! Слышала об этом? — Что-то щелкает в нем, и взгляд Драко становится диким. — Ты же помнишь, что Волан-де-Морт жаждал истребить предателей крови и грязнокровок, да?! Вытравить вас, как крыс! Знаешь, скольких из них замучили до смерти в подвале моего дома?
В его пылающее сознание попеременно врываются сменяющие друг друга образы. Крики, кровавые лужи, лица; и то, как он глядел на них стеклянными глазами, потому что стоило их закрыть, и ты мог бы стать тем, кто будет следующим орать до самого утра, корчась под порциями Круциатуса. А потом — кровь Грейнджер, размазанная по его ладони. Такая же, как его собственная. Все смешивается в одно.
Драко почти не может различить лица настоящей Грейнджер за пеленой ярких картин, хотя смотрит прямо на нее.
— Малфой, ты меня пугаешь… — Гермионе хочется заорать в ответ, но она давит голос вниз так сильно, как только может. Драко выглядит воистину жутко. С выпученными глазами и перекошенным лицом.
Грейнджер делает неуверенный шаг вперед и тянет руки, решая, что, может быть, прикосновения — это меньшее из зол, и они отвлекут его внимание, потушив пламя, но он опережает. Драко резко выкидывает вперед обе руки и хватает ее кисти. Она почти каменеет от неожиданности, так что ее пальцы едва ли гнутся, когда он притягивает их к своему лицу. Касание обжигает его болью, а сознание расшибается от сбивающей волны накатившего страха. Но Драко продолжает, с мазохизмом заставляя себя елозить ее пальцами по щекам.
Он чувствует, как Грейнджер оживает и упирается, стараясь выпутаться из его хватки, но не знает, откуда в его теле берется сила, способная удерживать ее против воли. Движения Драко беспорядочные, и когда он надавливает ее ногтем на кожу, пересекая отвратительный порез, полученный в Азкабане, то перед его глазами все плывет от реальной раздирающей боли. Почувствовав струйку крови, Драко срывается с цепи и прикладывает еще больше силы, корябая порез. Сильнее, еще сильнее! Он вцепляется в ее пальцы, и как лезвиями принимается хаотично царапать лицо, ощущая тошноту от боли, которой становится слишком много. Его должно уже парализовать от страха и того, с какой оглушительной силой долбится изнутри сердце, но Драко начинает получать извращенное удовольствие, наказывая себя за то, кем он был. Или кем так и не стал.