Но вот однажды вечером, когда я после трудового дня уже собирался итти восвояси, ко мне подошел молодой человек в сером плаще из тонкого сукна, в треуголке и со шпагой. Он был, видимо, взволнован.
«Можете ли вы в течение часа написать мне четверостишие»? спросил он. «Разумеется, сударь, ответил я, в этом и состоит мое ремесло». «Так вот вам тема в прозе». И с этими словами он бросил на мой стол скомканный лист бумаги. «Через час я зайду за стихами, и вы получите за свой труд два золотых». Я был ослеплен! Ведь эти два золотых превосходили мой двухнедельный заработок. Не медля ни минуты, я ознакомился с темой, которая была не чем иным, как насмешкой над одним из знатнейших пэров Франции. Ну, сказал я себе, в конце-концов не мне отвечать за это, и принялся за стихи. Вдруг кто-то положил мне руку на плечо. Оглядываюсь, перед мной стоит представитель полиции. Можете себе представить мой испуг. «А ну-ка покажи, что ты тут накрапал!», сказал он и, несмотря на мои протесты, вырвал у меня из рук листок бумаги. Я попробовал оправдаться. Я не знаю, кого имеют в виду эти стихи, сказал я, и если оскорбил кого-нибудь, то совершенно невольно. Однако полицейский даже не дослушал моего об'яснения. «Об этом ты подумаешь на досуге, — сказал он, — а пока что следуй за мной». Сейчас придет заказчик воскликнул я, он не захочет губить невинного человека, он об‘яснит вам… «Довольно, довольно, — перебил он меня, — имя заказчика нам отлично известно — и он даст ответ за свой поступок. Сейчас дело не в нем, а в тебе». Несмотря на мои мольбы, меня посадили в карету, и через несколько минут я переступил порог этого проклятого замка.
Бастид умолк и тяжело вздохнул.
— Еще год, полтора, — сказал Латюд, — пожалуй, возможно выдержать, но, кто знает, не продлится ли это дольше.
— Я сомневаюсь в том, что вообще буду когда-нибудь выпущен, — мрачно сказал Бастид.
— Как? Остаться здесь навсегда? За такие пустые проступки? Вы с ума сошли, Бастид, или вы думаете, что король совершенно не имеет сердца?
— Может быть, для вас, дворян, он и имеет таковое, что же касается меня, то едва ли мне удастся вырваться отсюда законным путем.
— Но справедливость…
— А вы еще верите в нее, да разве она может ужиться с мыслью о том ужасном наказании, которое мы здесь терпим? Я уже два года нахожусь здесь и достаточно хорошо изучил Бастилию. Ведь это ад, сущий ад. Подумайте только: лишенные семьи, свободы, мы здесь окружены предательством, шпионством. В каждом нашем слове ищут преступления. Мы ничего не знаем о наших родных, мы не знаем сроков нашего заключения. Они зависят от каприза того, кто нас послал сюда. В Бастилию можно попасть юношей и выйти из нее глубоким стариком за самую ничтожную вину. А сколько бывало случаев, что людей в Бастилии и вовсе «забывали».
— То, что вы говорите, ужасно, — закричал Латюд, — я молчал до сих пор, но теперь, довольно, я буду просить, умолять, протестовать, писать письма…
— Попробуйте, — сказал Бастид, — но мне приходит в голову, что, пожалуй, можно было бы выйти отсюда и другим способом.
В короткое время тесная дружба завязалась между товарищами по заключению. Бастид был человеком серьезным, сдержанным, хладнокровным. Латюд, сначала относившийся к нему несколько свысока, вскоре оценил характер своего товарища и по всякому поводу обращался к нему за советом.
С его помощью он предпринял попытку законным путем добиться свободы. Из его камеры в изобилии посыпались письма к королеве. Все они оставались без ответа, хотя некоторые и передавались по назначению. Однако начальник тюрьмы, снизойдя к настойчивым просьбам узника, наконец, посетил его.
— Королева, — сказал он, — тронутая вашими мольбами, разрешила вам пользоваться вашим собственным платьем и особым столом. Что касается до писем, то советую вам не писать их больше, они надоели королеве.
Латюд вскочил со своего места.
— Стол? Платье? И это все, что вы можете предложить мне?
— А что же вам еще нужно?
— Ничего, решительно ничего, кроме свободы! — Латюд пришел в ярость. — Стол и платье! Да это новая насмешка, насмешка бесчувственной женщины.
Начальник предостерегающе поднял руку.
— Потише, молодой человек, — сказал он, советую вам не говорить лишнего, иначе мне придется не только отказать вам в этих милостях, но и лишить бумаги и перьев.