Спуск «Пустельги» не замедлялся.
Внезапно все инстинкты Рааба пронзительно заверещали.
— Хватит! — крикнул он громким шепотом. — Убрать сжатие впереди. Оставить четверть оборота на корме!
— Джеран, надеюсь, ты знаешь, что делаешь? — спросил Кадебек. Его низкий голос дрожал так, словно в этих словах он выплеснул все чувства, которые скопились в нем за последние полчаса.
— Если даже не знаю, уже слишком поздно, — ответил Рааб, чувствуя, как все пересохло у него во рту. — Хэмпел, оставь четверть оборота.
— Но сэр… — пропищал Бен. Рааб проигнорировал это.
— Все весла — полный удар! Назад… стоп… тяни! Бен…
Бен, вероятно, вспомнивший о флотской дисциплине, начал дрожащим голосом отсчитывать ритм. Рааб крепко сжал руками передние перила. Свинцовая тяжесть опустилась в его желудок. «Пустельга» понемногу выравнивалась, но ему казалось, что она все еще теряет высоту. Окружающий воздух казался плотным и удушливым.
— Эммет, помоги мне перенести все пожитки на корму! Эммет безмолвно спустился вниз. Рааб нащупал свой ранец и потащил его по узкому проходу между рядами гребцов. Блимп сейчас медленно раскачивался, но качка усиливалась. Он положил ранец на корме и пошел за другими вещами; отступил в сторону и пропустил Олини; подхватил чей-то чемодан и понес на корму.
— Убрать сжатие на корме!
Казалось, что Хэмпел, исполняя приказ, очень торопился освободить тормозной храповик и повернуть штурвал.
Когда все вещи были перенесены на корму, Эммет Олини, не говоря ни слова, остался там вместе с Раабом. Корма была переполнена, и Рааб, стоявший около Бена, мог чувствовать дрожь белокурого офицера. Рааб постоял там некоторое время, затем с трудом перебрался на свободное место и двинулся туда, где Поки Рэйджер, задыхаясь и. кряхтя, тянул весло, стараясь не отстать от ритма.
— Подвинься! — сказал он и взялся за рукоять весла.
Он не ожидал, что вымотавшийся коротышка, а так, казалось, и было, оставит руки на рукоятке весла и будет помогать Раабу тянуть его. Раабу казалось, что почти осязаемый плотный воздух создает вокруг них угнетающую атмосферу. Свистки, доносившиеся до них, были явно сзади и сейчас едва слышались. Но были и другие звуки, которые посылали волны беспокойства по его вспотевшей спине: снизу слабо, но отчетливо доносились пронзительные крики и рев обитателей джунглей, хлопки крыльев, когда они перемещались над невидимыми джунглями И вели свой вечный бой ради жизни и пищи. Боже, как низко опустилась «Пустельга»!
Но она больше не опускалась, он был почти уверен в этом! Он знал наверняка, что они достигли и проскочили критическую точку для такого немощного блимпа. Но все же, немного задрав нос кверху, она еще держалась в воздухе, а удары весел, противодействуя отрицательной плавучести, медленно, но верно проталкивали ее вверх. Сейчас возник другой вопрос (он занял все мысли Рааба и колотился в его пульсе, словно трубы Судного Дня), как долго обычные люди, полуголодные, многие из которых не казались слишком сильными еще до начала путешествия, смогут продолжать тянуть весла. Уже сейчас корзина была наполнена шумом задыхающихся в мучениях людей.
Но люди, знающие, что их жизни брошены на чашу весов, выдержат эту муку — выдержат сырость, обжигающую их легкие, боль, ощущаемую в каждом мышечном волокне, тошноту в пустых желудках, сжавшихся под напряженными брюшными мускулами. Двоих или троих из них действительно рвало; их ужасное рыгание смешалось с мучительно тяжелым дыханием и всхлипываниями от безнадежности усилий. В голове Рааба сверкнула мысль, что воздух, которым они сейчас дышали, обладает одним ценным качеством. Да, он усиливает их пытку, приносит им ощущения, словно они заживо похоронены, заставляет их первобытные инстинкты визжать от негодования, но дает возможность их истощенным легким получать больше кислорода.
Казалось, они невероятно долго боролись со своими инстинктами, пытающимися заставить их остановиться. Спустя две или три вечности, Рааб, все еще не веря себе, понял, что окружающий воздух стал чуть-чуть реже и немного прохладнее, а затем он почувствовал, что из его носа течет тонкая струйка крови. Он был абсолютно вымотан, и, чтобы его голос был услышан, ему пришлось ужасно потрудиться. Но он справился с этим и кое-как проквакал:
— Все весла стоп!
Он резко упал и с минуту лежал на грани обморока, почти надеясь, что он все-таки лишится сознания, чтобы на время не чувствовать невыносимую боль В легких и мускулах. Затем он с огромным усилием поднял голову и заплетающимся языком пробормотал:
— Мы сделали это. Мы… остались на плаву.
— Все весла — пол-удара.
Слова все еще отзывались болью в его легких. Сейчас, собравшись с силами, он стоял на своем обычном месте около передних перил, зная, что после двухчасового сна снова будет в полном порядке. Кровь из иска больше ни у кого не текла, и все, кроме Бена, который все таким же ровным голосом отсчитывал ритм, ухитрились проглотить один или два сэндвича. Вместо этого Бен промочил свое горло фруктовым соком. Никто сейчас не находился в сколько-нибудь серьезном состоянии.
Первая из больших лун сейчас полностью вышла из-за горизонта. Рааб рассеянно посмотрел в ее направлении и вспомнил, как однажды, путешествуя со своим отцом, он видел какой-то далекий блимп, вырисовывающийся четким силуэтом на фоне такой луны. Это был тот самый момент, когда он впервые узнал, что ощущают люди, посвященные в жизнь летающих блимпов, и впервые почувствовал, что любовь, вспыхнувшая между ним и Флотом, останется на всю жизнь. Так или иначе, черный силуэт медленно двигался на фоне луны, выкристаллизовывая в его сознании понятия о том, какое огромное небо было в действительности и как далеко оно могло завести человека, и что блимпы могли сделать из человека гораздо больше, чем просто человека. И с тех пор до сегодняшнего дня он никогда не ощущал себя живым и счастливым, если его ноги стояли на земле.
Конечно, это луна — или ее подруга, которая должна взойти пару часов спустя — могла выдать «Пустельгу», если удача отвернётся от них. С блимпа, находящегося в пределах мили к востоку от них или висящего над головой; можно было ясно их видеть; и кроме того, всегда оставался слабый шанс, что силуэт их корабля может четко выделяться на фоне луны, как тот неизвестный блимп в его отрочестве. Но все-таки больше говорило за то, что сейчас они далеко ушли от зоны блокады. И вероятность этого требовала от него большей решимости.
Он повернулся и взглянул на корму корзины. Усталость экипажа проглядывала в каждом мучительном взмахе весел.
— Все весла стоп. — Он устало усмехнулся, услышав вздох облегчения. — Ребята, уберите весла и повесьте их за бортом, но не забудьте проверить веревки. Здесь можно спать в такой же безопасности, как и в любом другом месте. Триммеры Олини и Хэмпел, сделайте и раздайте сэндвичи, вы поняли? А фруктовый сок давайте в неограниченном количестве.
Рааб не давал себе расслабиться до тех пор, пока не удостоверился, что все накормлены и удобно устроены. Два триммера спали на подстилках, которые они постелили на своих концах корзины. Бен Спрейк расположился около Хэмпела. Гребцы свернулись в клубки на прокладках своих собственных сидений. Кому не хватало сорока пяти дюймов длины сиденья, выставили ноги в проход, а некоторые отвязали прокладки и расположились на досках под сиденьями. На такой высоте в такое время года никто не беспокоился о том, чтобы укрыться чем-нибудь.
Горизонтальная площадка с верхней части метателя гарпунов, который занимал восемь футов с правого борта на носу корзины, служила кроватью Раабу. Эта площадка, ширина которой составляла три с половиной фута, со стороны, примыкающей к борту, была обита доской, препятствующей ему выпасть за перила. Человек, повернувшись во сне, мог упасть за борт, и кто-то позаботился о его безопасности. Но сейчас Рааба это не волновало. Пока не успели уснуть последние несколько человек, он сказал: