— Вечером? — переспросил он хрипло. — А что будет вечером?
— Как ты мог забыть, глупый ты мальчишка? — Маркиза сновала по комнате, подбирая разбросанную одежду. — Сегодня пир в честь дня рождения короля. Генрих захочет, чтобы его Медвежонок был рядом. — Она наклонилась и ущипнула Тагая за щеку. — И у меня есть кто-то, с кем ты должен быть милым. Кто-то особенный — и очень богатый.
Гнев поднялся в его горле вместе с желчью.., — Вина, — сказал он. — Я хочу вина.
И попытался добыть из пустой бутыли хотя бы еще каплю.
Морщинистое лицо старой дамы стало жестким. Вырвав у Тагая бутылку, она заявила:
— Будешь пить вино не раньше, чем я разрешу, ты, индейская собака! Сегодня ты нужен мне трезвым. А ты не будешь трезвым, если начнешь пить сейчас. Я же тебе сказала: у нас богатый клиент. Такого богатого еще не было.
Маркиза сунула ему одежду, и Тагай не без труда влез в камзол и штаны, которые удержал у пояса, даже не потрудившись привязать нижнюю часть одежды к верхней. Это можно будет сделать в мансарде наверху дома, позже. Маркиза ковыляла по комнате, обшаривая ее. Искомое было обнаружено под небрежно брошенным корсетом.
— А!
Она взвесила мешочек в руке, и оба услышали приятное звяканье монет. Открыв мешочек, маркиза пропустила его содержимое сквозь пальцы, удовлетворенно кивая. Тагай протянул к ней руку.
— Зачем тебе деньги, Медвежонок? Разве я не даю тебе все, что нужно?
— Шпагу, — проворчал он. — Вчера мою сломали.
— Ты снова дрался? Я этого не допущу.
Ничего не ответив, он продолжал держать руку. Дама неохотно залезла в кошель и вытащила одну маленькую золотую монетку.
— Просто будь осторожнее. Мы ведь не хотим повредить товар, правда?
Маркиза положила флорин на протянутую ладонь, а потом провела потрескавшимся ногтем по смуглой коже на запястье. И засмеялась, когда он убрал руку и спрятал монету в одежде.
Выскользнув из двери, она поманила его за собой. Молодой человек еще раз осмотрел комнату, пытаясь отыскать бутылку, которая могла быть спрятана, но не нашел. Его глаза, вернувшись к зеркалу, встретились с собственным взглядом.
— Собака, — сказал он, показывая себе язык. — Индеец!
* * *Ударил большой колокол Собора Парижской Богоматери. С его боем поднялся рев. В первый раз Анна услышала его в Саутуорке: тогда он доносился из медвежатника Урии. Ей показалось, что она снова попала туда. Эта мысль заставила ее в страхе скорчиться на кровати. Потому что если она до сих пор в Лондоне, то еретики еще будут гореть, дыбу уже приготовили, а Жан Ромбо не придет.
Крики животных призывали ее, как и вопли толпы. Она выступила на арену. Однако у нее на глазах все изменилось: исчезли круговые ряды амфитеатра, заполненные глумящимися пьяницами. Теперь она пробиралась сквозь шумную мишуру маскарада, где обнимающиеся пары кружили в танце, скрыв лица под кожаными масками и кружевными накидками. Через сомкнутые пальцы, за пышными платьями и ножнами шпаг, усеянными камнями, замечалось движение чего-то темного. Анне необходимо было добраться до него, проложив себе дорогу через нескончаемые лабиринты богатства и изящества. Однако оно оставалось неуловимым, не давалось ни взгляду, ни прикосновению. Наконец, словно это движение было обговорено заранее, танцоры отошли, и девушка оказалась в одиночестве в кругу молчаливых аристократов под масками. А потом услышала всхлип и обнаружила медведя, прикованного к столбу позолоченными цепями. Животное подняло на нее печальные глаза и задрало лапы, из которых были жестоко вырваны когти. Анна сделала к нему шаг, потом еще один. На ходу она потянулась к окровавленной лапе. Пальцы и мех разделяла всего ладонь, когда Анна вдруг услышала, как спускают своры. Меховой молнией мимо нее с рычанием метнулась первая собака.
— Освободите его! Освободите медведя! — крикнула она. Колокол на башне собора пробил семь часов вечера, и отец, встав со стула, обнял Анну. Раздвинув занавесь ее черных волос, он заглянул в лицо дочери, в ее испуганные глаза.
— Тише! Успокойся, дитя.
Жан укачивал ее, оказавшуюся в сумеречной области между сном и явью.
— Мы должны освободить медведя, отец!
— Конечно должны. Тш! Тише, дитя!
Прижимая дочь к себе, Жан прислушивался к ее отчаянному сердцебиению и к замирающим отголоскам тяжелого колокола.
«Почему они оказались в Париже?»
Ради назначенной встречи, на которую могли явиться только глупцы! Кто знает, где сейчас находятся Хакон и Фуггер? Они почти наверняка все еще торчат у ворот римской тюрьмы. А если их нет в Париже, то сколько времени Жан с Анной смогут ждать их? Жан Ромбо согласился приехать сюда только потому, что такой огромный город показался ему подходящим местом для того, чтобы спрятаться… И еще потому, что он, похоже, лишился способности принимать решения. Однако Жан отнюдь не питал иллюзий: его сын идет по их следу и отстал всего на несколько дней — если не на несколько часов. Жану довелось увидеть фанатизм Джанни, проявленный юношей на казни еретиков. Жан слышал его в исповедальне. Джанни не отступится, как в его возрасте не сдался бы и сам Жан. На сына пали не только грехи отца.