Щурясь, Жан одними губами произнес:
— Фуггер.
Фуггер придвинул губы к самому уху Жана:
— Ромбо. Что привело тебя в мое царство?
Его голова повернулась, и Жан тоже приблизил губы к уху своего собеседника.
— Сам знаешь, Фуггер. Ты прислал весть. Уже пора? Вместо ответа Фуггер повел фонарем, поставив его на узкий земляной карниз. Там стоял барабан — детская игрушка. На его поверхности были рассыпаны камушки. На глазах у Жана они начали вибрировать на туго натянутой коже. Что-то заставляло их двигаться. Он прижал ухо к земляной стене и различил едва слышное шебуршание — так мыши скребутся за деревянной обшивкой.
Жан снова повернулся к Фуггеру, поднял брови и, кивнув на стену, беззвучно спросил:
— Как давно?
Единственная кисть руки расправилась и сжалась три раза.
Жан наклонился к нему.
— Идем обратно. Я их отправлю.
— Я остаюсь.
— Фуггер…
— Я остаюсь. Я знаю, что нужно моей красотке. Немец с улыбкой похлопал по стенам.
Жан покачал головой. Он знал Фуггера уже почти двадцать лет — по большей части они встречались на поверхности земли. И порой Ромбо забывал о том, что, когда они встретились впервые, немец уже семь лет жил в яме под виселицей. Фуггер был прав: никто лучше его не знал подземного мира.
Бросив предостерегающий взгляд, который ясно говорил: «уходи, как только закончишь работу», Жан ощупью пробрался обратно и в конце концов вывалился к ошеломляюще яркому свету факела у двери. Он стукнул в нее костяшками пальцев, отбив резкий ритм: три, два, еще три. Засовы поднялись, дверь открылась, впустив Жана в земляную комнату. Следующая дверь привела его в каменную комнату. Оттуда вверх вели ступеньки. Жан вышел из царства Фуггера и теперь находился под самим бастионом. Внутри стен Сиены.
Он прошел через вход в контрминной галерее и шагнул под арку, оказавшуюся прямо перед ним. Там, в низком каземате Сан-Виенских ворот, ждали двадцать мужчин и одна женщина. Кто-то опирался на пушки, кто-то просто стоял вдоль круглых стен.
Жан Ромбо нашел взглядом глаза жены и кивнул. Мгновение Бекк смотрела ему в глаза, а потом отвела взгляд. В последнее время она всегда отворачивалась первой.
Следующим был Хакон — как всегда. Его самый давний товарищ устроился верхом на орудийном станке, поставив огромные ноги на оба колеса. Как и Жан, Хакон потерял все имущество, когда армия Флоренции, поддержанная отрядами императора, вторглась на территорию своего давнего соперника, республики Сиены. Их фермы и виноградники, их постоялый двор «Комета», служивший им домом, были сразу же разграблены и почти полностью уничтожены. Друзья могли вернуть себе землю только в одном случае: если Сиена выиграет войну.
Но в отличие от Жана, который повидал на своем веку столько кровопролитий, что хватило бы на три жизни, Хакон бился не только за свои права. Наемник-скандинав сражался главным образом — как и всегда — ради удовольствия.
— Ну?
Когда Хакон нетерпеливо встал с пушки, позади него поднялась тень — более поджарая, немного более высокая, с такой же густой бородой и такими же ярко-голубыми глазами. Эрик, сын Хакона, сжимал в руке одну из своей пары изогнутых сабель. В другой он держал точильный камень. Перед боем Эрик всегда исполнял один и тот же ритуал: точил свои сабли по очереди, несмотря на то что они уже были идеально острыми. Только когда наступало время начинать сражение, сабли-подруги отправлялись в двойные ножны, закрепленные на спине. Жан прекрасно помнил того, кто стал образцом для молодого скандинава, — янычара Джанука, идеально владевшего этим оружием. Хотя Джанук погиб еще до того, как Эрик родился, рассказы об отваге Джанука вдохновляли юношу. Жан не мог бы сказать, кто из них более умело владел изогнутым клинком.
— Пора. Фуггер сказал — самое большее пятнадцать минут.
Эрик забросил сверкающие сабли в ножны, а Хакон поднял свой короткий топор и положил его себе на плечи. Это оружие лучше подходило для ближнего боя, чем гигантский боевой топор, который сейчас стоял у стены. Несмотря на свои размеры, Хакон стал мастером боя в тесном пространстве.
Вокруг все начали закреплять оружие и надевать шлемы и кирасы. Хакон подошел к французу.
— Ах, Ромбо, чего бы я только не дал, чтобы ты сейчас сражался рядом со мной!
Жан пристроил на лицо неискреннюю улыбку, к которой уже привык.
— И я, дружище. Давненько мы этого не делали.
— Рана? Она все еще болит?
Неподдельное беспокойство, отразившееся на лице друга, чуть было не заставило Жана стыдливо опустить голову. Однако он удержал фальшивую улыбку, потирая бок в том месте, куда попала пуля стрелка.