Ивэн взглянул на него, счищая снег с воротника.
— Разве культурно бросаться снежками? — спросил он в замешательстве. У него был почти великолепный английский, поскольку его хорошо учили.
— Культурно ли? О Боже, да, возможно, что и нет в странах народной демократии, но хорошо в невежественной империалистической стране.
Ивэн наклонился, как бы колеблясь, слепил снежок и кинул его в дядю Пола. Они миновали ферму. Толстая миссис Туэйт улыбнулась в окне, глядя, как они бросаются снежками. «Симпатичный молодой человек этот Каннингем, — подумала она. — А эта сестра его, доктор Эверли, сущий дракон. Не разрешает бедному мальчугану играть с моими детьми. Говорит, что он был серьезно болен и должен немного отдохнуть. Желтомордая корова! Не выносит, когда дети играют. Да поможет Бог ее пациентам».
— Хватит, перестань, — закричала желтомордая корова, — Ивэн может вспотеть.
Они прошли через ворота фермы. За ней был Коттедж контрабандистов, двухэтажное строение с готическими окнами на верхнем этаже. Вокруг него ничего не росло, давая возможность хорошо обозреть окрестность. Дом стоял на склоне холма, круто поднимавшегося за ним, что исключало всякую возможность обозрения с тыла. Чуть в отдалении от коттеджа рос ряд ясеней, защищавших от восточного ветра. В самом доме было довольно уютно. Правда, обстановка казалась несколько строгой, как подобало ученому мужу из Оксфорда. В гостиной в камине полыхал огонь.
— Что ты собираешься делать завтра? — спросила Энни, когда был готов чай для Пола. — Завтра твой последний день. Ты должен как можно лучше использовать время.
— Что я могу сделать? — спросил мальчик своим грубоватым голоском. И затем, совсем осмелев, добавил: — Могу ли я пойти в кино?
— Боюсь, что нет, дорогой. Понимаешь, в деревне кино бывает только вечером, а твой поезд отходит в шесть часов десять минут.
— И тогда я вернусь в Лондон и посмотрю…
— Да, Ивэн. Но ты не должен слишком волноваться из-за этого.
— Да, доктор Эверли, — вмешался Пол. — Ни под каким видом он не должен слишком волноваться. — В его голосе послышалась нота горечи, что заставило Энни Стотт поднять в изумлении брови. Всегда существовала возможность того, что Пол расслабится, но она не ожидала этого так скоро.
— Возьми еще сдобную булочку с изюмом, Ивэн, — сказала она.
Чаепитие в Домике для гостей закончилось. Елена Рэгби с мужем поднялись наверх, чтобы написать письма. Остальные гости собрались в большой отделанной панелями гостиной, пытаясь протиснуться поближе к огню. Последнее лучше всего удалось миссис Салливан, Лэнсу Аттерсону и Черри. Они были первыми.
— Другим тоже хочется тепла, мистер Аттерсон, — произнесла миссис Салливан, заняв выгодную позицию.
— Безусловно, уважаемая леди. Это желание всего человечества. Сначала оно было удовлетворено, как говорят мифы, смелым прожектером Прометеем.
— Не знаю, о чем вы говорите, — высокомерно ответила леди. Она повернулась и в подчеркнутой манере сказала Черри: — В мое время молодые люди были так воспитаны, чтобы уступать места старшим.
— О, вы мне очень симпатичны, — ответила Черри, как обычно растягивая слова. — Но лично я чувствую себя старей, чем дерево, на котором сижу.
Вошел Джастин Лики, человек неопределенного вида, с внимательным, но отсутствующим выражением лица, присущим журналисту.
— Это едва ли верно, миссис Аттерсон. Вы выглядите очаровательной и молодой. Я делаю вам комплимент.
— И с места в карьер, — пробормотал Лэнс, демонстрируя свои сверкающие зубы над черной бородой.
Мистер Лики не мог успокоиться:
— Уверен, что видел ваше лицо где-то раньше. Возможно, на фото? В печати?
— Как один чужеземец сказал египтянину: «Имя забыл, но феску помню», — заметил Лэнс.
Люси фыркнула. Она лежала на коврике, разрисовывая что-то мелками.
— Мой муж и я восхитительно провели время в Египте как раз перед войной. Он был расквартирован в Александрии, — объявила миссис Салливан.
— Вы видели когда-нибудь танец живота? — поинтересовалась Черри.
— Нет, дорогая. Не думаю, чтобы там была балетная труппа.
Лэнс Аттерсон воздел очи к небу:
— У вас было много рабов?
— Слуг. Конечно. Эти фуззи-вуззи, солдаты, очень покладисты. Вспомните этого человека, Насера. Я всегда говорю, что у них великолепные слуги. Такие внимательные и вежливые.
— Во всей стране?..
— Да, мистер Лики. Низшие классы совершенно разорены. Это, конечно, государство всеобщего благоденствия. Но теперь никто не идет в услужение. Адмирал и я должны были переехать из нашего красивого дома в Сток-Трентоне только потому, что мы не могли найти прислуги. Думаю, что в Лондоне это сделать легче, миссис Стрэйнджуэйз.
— Не совсем так. Между прочим, меня зовут Клэр Мэссинджер.
— Известное имя, — сказал мистер Лики, чтобы скрыть смущение миссис Салливан. — Мисс Мэссинджер — выдающийся скульптор. Мне понравилась ваша последняя выставка.
— Вы очень добры. — Клэр никак не могла понять, почему этот человек заставляет ее как-то внутренне содрогаться. Видимо, было жестоко осадить такого безобидного человека. — И что же вам понравилось больше всего?
Мистер Лики замялся.
— Ну, я не могу точно вспомнить название…
— Опишите хотя бы один экспонат, — вмешался Лэнс, ухмыляясь.
— Ну, там была женская фигура, обнаженная, — начал неуверенно мистер Лики.
— Не верится, чтобы вы когда-нибудь были на выставке, — заявила Клэр резким тоном.
Жена адмирала обернулась к Клэр:
— Вы делаете эти модернистские вещи из проволоки? Мне кажется, они в высшей степени нелепы. Не вижу в них никакого искусства.
— Нет.
— Но, полагаю, это модно, дает много денег?
— Клэр создает большие обнаженные фигуры. Камень или мрамор. Зарабатывает на них кучу денег, — сказал Найджел.
— Что? Такие, как эти ужасные скульптуры Эпстайна?
Миссис Салливан выглядела раздраженной, и в то же время глаза ее разгорелись жадностью.
— Не совсем, — сказала Клэр.
— А мне нравится «Дева и младенец», — прошепелявил адмирал. — Но работы Генри Мура мне больше по вкусу.
— И правильно, — сказала Клэр.
— Эти ужасные вещи с дырками в них, — пробормотал Лэнс.
В этот момент в комнату вошел профессор Рэгби и тихо сел в угол.
Жена адмирала переменила тему разговора со скрежетом шестеренки:
— Что за значок вы всегда носите, миссис Аттерсон? Значок клуба велосипедистов?
— Нет. Это ДЯР.
— ДЯР?
— Движение за ядерное разоружение.
Миссис Салливан просто отпрянула от нее в возмущении, точно Черри произнесла что-то ужасно неприличное.
— Неужели? То есть вы сидите на мокрых тротуарах и устраиваете эти отвратительные марши? И даже в пятницу на Страстной неделе! Но это же просто богохульство.
Голос Черри вдруг стал удивительно оживленным:
— Ну, а я думаю, что богохульство строить планы убийства миллионов невинных людей во всем мире.
— Вы не хотите защищать собственную страну? Ну, знаете ли!
— Атомная бомба создана не для защиты, а для нападения на другие страны.
— Вы не считаете ее средством сдерживания? — осторожно спросил адмирал.
— Вы предпочитаете скорее быть красной, чем мертвой? — поинтересовался Джастин Лики, испытующе в упор глядя на девушку.
— Безусловно. А кто не предпочитает? По крайней мере, я скорее захочу быть красной, чем нести ответственность за убийство миллионов невинных людей, белых, красных и черных.
— Черри фанатик, — сказал Аттерсон, ухмыляясь в бороду.
— И я не верю, что атомная бомба будет средством сдерживания. Не надолго, — упрямо продолжала девушка.
— Представляется, что так и произойдет, Черри, — заметил адмирал, и его выцветшие голубые глаза посмотрели на нее хотя и приветливо, но обеспокоенно. А она, поняв, что обрела сочувствие, воскликнула:
— Я не пытаюсь упрекнуть вас, адмирал. Говорю честно. Солдаты и матросы, ну, я думаю, они делают свое дело.