«Эй, Недомерок! Будешь работать здесь или нигде!» Его товарищи по работе начали проявлять недовольство, один или два по-настоящему встревожились, видя молодого парня, едва не падающего с ног, с налитыми кровью глазами и с руками, обмотанными промасленным тряпьем. Но что они могли сделать?
Он знал, что удерживает его на этой работе. Его отец Джон удивленно спросит: «Что? Тяжелая работа? Какого дьявола! Терпи!» И он просто не мог терять еще одну работу. «Как это можно взять и уйти!» И он слышал то возражения отца, то окрики Стоддарта. Не спор, а так, каждый твердит свое, пока грузовики один за другим подъезжают задом к решетке и угольная пыль оседает вниз. «Это, по-твоему, полный мешок, Недомерок?» — «Господи помилуй, парень, на то и работа!»
Джозеф не мог призвать в свидетели ни бога, ни Иисуса Христа, но он клялся всем, что у него было святого: «Я буду работать. Потому что должен. Это время пройдет, все страшное забудется. И я буду хозяином своей судьбы».
В «преисподней» он заработал сильнейший кашель. Три дня пролежал в постели, трясясь как в лихорадке. Когда смог встать, отправился в свою «преисподнюю».
Но на его место Стоддарт уже взял другого.
5
И вот он снова дома, занят одним — бездумным, бесцельным хождением. Стоддарт искалечил его; чтобы выздороветь, нужны были время и покой.
Терстон был как раз таким местом, где можно было исцелить душу и тело. Первые дни сплавились в один тяжелый слиток оцепенения и скуки, но потом пошло интереснее. Он все свое время проводил в Терстоне. С тех пор как кончилось детство, он нигде подолгу в Камберленде не жил и теперь мало-помалу открывал для себя город, узнавал имена, отношения, связи, он уже и сам мог рассказать другому семейные предания старожилов и последние городские сплетни. Университет на уличных перекрестках будет потом вспоминаться ему как счастливое время. Город был переполнен жизнью, и эта жизнь была так понятна. Можно было прямо из дома пешком дойти до любого важного места: церкви, школы, таверны, пивной, аукциона, магазинов, почты. Населяло город около четырех тысяч человек: не так много, но и не так уж мало.
Благодаря своему положению — соседству с морем — Терстон пострадал от кризиса меньше других шахтерских городков западного Камберленда. В конце девятнадцатого века Терстон был маленьким уютным городком, но очень скоро, являясь естественным средоточием всех путей средне-западного Камберленда, он превратился в бойкий ярмарочный город. Его до сих пор кормили окрестные фермы, но с развитием автомобильных дорог и увеличением числа грузовиков фермеры стали возить продукцию в более крупные центры: Карлайл, Дамфрис и Хойк. Хотя беда уже давала о себе знать, город, однако, был еще в теле, не то что Мэрипорт на западном побережье, который уже теперь кости да кожа. В этом портовом городе безработных 85 % населения, тогда как в Терстоне всего от 15 % до 30 %, из которых значительная часть просто не способна трудиться.
Городок расположен очень удачно: западная окраина полого спускается в долину, с остальных трех сторон его окружают холмы, и, чтобы попасть в центр, нужно спуститься по Хоуринг-бэнк, Сэндинг-стоуп или по Стейшн-хилл. Две главные улицы образуют букву Т, в месте их встречи разбит фонтан. Верхняя перекладина — улицы Вест-стрит и Кинг-стрит, вертикальная палочка — Хайстрит. У города есть прозвище: «Гнездо певчего дрозда». Различные предания объясняют, откуда оно взялось. Джозефу больше всего нравится рассказ Гэлли Уолласа. Его отец с друзьями возвращались домой с первой мировой войны; поезд, идущий из Карлайла в Терстон, запоздал, и они решили пойти пешком; отмахав одиннадцать миль, остановились на холме, откуда им открылся вид на весь город: церкви, Хаймурская башня, торговые ряды и стадион прямо в центре города, фермы в нескольких шагах от Кинг-стрит; дворы, улицы, проулки, бегущие где попало. Глядя на все это, отец Гэлли скинул на землю ранец и воскликнул: «Самое уютное местечко во всей Англии. Настоящее гнездо певчих дроздов!»
Житель Терстона особенно гордится знакомством со старожилами. Но Джозеф не мог похвастаться, что водит дружбу с людьми среднего класса: адвокатами, банковскими служащими, учителями и врачами, с теми, кто владел и управлял маленькой швейной фабрикой, где работали по преимуществу женщины; с хозяевами бумажной фабрики, куда брали только мужчин. Вся эта публика, в твидовых костюмах и белых воротничках по будням, носящая черные цилиндры и меняющая в течение дня костюм, была далека от него.