Зато он обменивался приветственным кивком с владельцами магазинов. С Джорджем Джонстоном, хозяином большого обувного магазина, который держал свору гончих; с Топлином, мясником, и Пейном, владельцем скобяной лавки. Раскланивался и с мистером Харрисом, одним из трех часовщиков города; белый как лунь, с нафабренными усами, учтивыми манерами и глубокомысленным видом, тот считал делом чести продавать только такие часы, которые мог сам починить, и, кроме того, на общественных началах работал в городской библиотеке. Джозеф знал Джостера Хардина, плотника, и старого мистера Хаттона, гробовщика, был знаком и с Харви Мессенджером, владельцем писчебумажной лавки, которого ничто и никогда не могло вывести из себя. И Джинни Мак-Гаффи, хозяина кондитерской, где можно было полакомиться вкуснейшими ванильными булочками, так сильно пропитанными кремом, что только дотронься, враз потечет. Очень скоро Джозеф мог уже мысленно обойти весь город, не путая расположение улиц, домов, магазинов, зная, где кого можно встретить, с закрытыми глазами видел старух в черном, чинно приветствовавших друг друга полным именем: «Здравствуй, Мэри-Джейн». — «Я видела Сэлли-Энн…», и стариков, которые сидели на каменной ограде, тянувшейся вдоль Тикл-лейк, вырезали деревянные кораблики и кинжалы для соседских мальчишек; ночью, лежа в постели, он нарочно засыпал не сразу: ему хотелось еще раз увидать мужчин на углу Уотер-стрит, женщин, выходящих из крытого рынка, фермеров, забивающих скот для ярмарки, мальчишек, гоняющих день-деньской по всему городу.
Он надеялся найти работу на бумажной фабрике, но эту надежду разделяло с ним не менее четырех десятков таких же, как он. Ища постоянное место и зашибая несколько шиллингов случайной работой, Джозеф понемногу стал заводить друзей, на что у него с самого раннего детства никогда не было времени: он начал помогать отцу в поле с восьми-девяти лет. Но задушевных друзей не было, хотя он всегда мечтал о таком друге, которому мог бы рассказать все, у которого мог бы попросить что угодно. Его новые друзья были скорее просто приятелями. Джозеф неплохо играл в футбол, имел компанейский характер. Руки у него золотые, и он всегда всем готов помочь, поэтому в приятелях у него недостатка не было. Его отец горевал, что сын обивает пороги, ища работу, и всюду слышит «нет». Но его сын не был так уж недоволен жизнью, которую, но мнению старика Джона, не любящего роптать, и жизнью-то назвать нельзя.
В начале зимы он познакомился с Дидо и его дружками. В Терстоне было много таких парней, как Дидо: обыватели называли их бездельниками, разбойниками, цыганами, бродягами, а то и мошенниками; почтенные старики, которые боялись их и не любили, называли не иначе как отребьем и подонками общества. Мальчишки обожали этих парней и звали их «братишками» или «крепкими парнями».
Каждый год вот уже много лет неподалеку от кладбища, у Блэк-Типпоу, разбивали свои шатры цыгане, и окрестности недели две, а то и целый месяц кишели этим кочевым народом; женщины гадали, торговали всякой мелочью и требовали от прохожих, чтобы позолотили ручку; мужчины торговали лошадями, их обвиняли во всех кражах, пожарах и других подобных происшествиях, которые в то время случались. Цыгане переходили с места на место, за ними следом бежали их дети и собаки — точь-в-точь дикое племя краснокожих. Цыганские словечки во множестве проникли в местную разговорную речь. Еда называлась «скрэн», дождь «парпэй», вместо собака говорили «дикель», вместо девчонки «морт». Вездесущим словом «кауэр» можно было назвать все. Местный говор среди других диалектов слыл непонятной тарабарщиной. Некоторые цыгане селились у нас насовсем. Находили пустовавший дом и жили в нем вольницей, на день разбредаясь по окрестным угодьям в поисках оставшегося в поле пропитания. Кого только среди них не было: «крепкие парни» — их часто задерживали за воровство, драку или хулиганство, иных отправляли в Даремскую тюрьму; всевозможные мошенники, ловкачи, трюкачи, вроде Дидо и двух его товарищей — Лефти и Глама, но эти были умнее прочих: там, где другие тонули, они уверенно плавали.
Однажды Джозеф возвращался из Вейвертопа после футбольного матча, его догнал в своей двуколке Дидо и предложил подвезти. Но вместе того чтобы ехать прямо в Терстон, свернул в сторону Уомпула, где, он слыхал, сейчас шла семга. Это было настоящее браконьерство. Джозеф стоял на стреме, пока Дидо, войдя по колено в воду в брюках и сапогах, руками ловил семгу при лунном свете. Джозеф в те дни переживал безрассудную радость освобождения, это усилило его симпатию к «братишкам», которую он питал к ним с тех пор, как услышал первую историю про их подвиги. Он помнил все их клички: Плут — Дидо (и для них самих и для всего мира никаких других имен, кроме этих, у них не было), Злюка — брат Лефти, Клещ — отец Глама, Жмот, Живчик, Муха, Мощи, Чайник — все они когда-то были далеки для Джозефа, как звезды. В некоторых семьях было три поколения бездельников, из них выходили то шуты гороховые, то отъявленные злодеи. Но сейчас для Джозефа они были манной небесной. Все они были по ту сторону жизненной битвы. А Джозеф не хотел больше участвовать в ней, по крайней мере, на время, чтобы передохнуть.