Джозеф купил тандем, вдохновившись романтической мечтой. Он видел сопряженные парочки, колесящие по сельским дорогам, двое в одном; тандем был для него символ и укрепитель любви.
Но Джозеф горько ошибся.
И все-таки тандем сослужил свою службу. Благодаря ему он узнал Бетти. Ему было даже смешно, что именно так ему было суждено постичь характер любимой. В его грезах душа ее раскрывалась на высоком берегу реки, в уютном зальце деревенской гостиницы или во время весенних прогулок сказочным днем под белоснежными облаками. А в жизни они узнавали друг друга на этом треклятом тандеме.
Они долго катили по пустынной дороге, передохнуть остановились у Хаусстедса, около древнеримского кавалерийского бивака. На площадке несколько человек осматривали достопримечательности. Джозеф предложил подняться, но все запротестовали: займет слишком много времени. Он немного поспорил, по пришлось уступить. Двинулись дальше, Бетти нарочно замедлила ход, и они чуть поотстали.
— Что ты так раскипятился? — прошептала она ему в затылок.
— Ничего не раскипятился.
— А что же тогда?
— Но ведь ты должна это увидеть. Тебе интересно. Ведь правда, интересно?
— Не знаю, — сказала она и тут же честно призналась: — Конечно, интересно. Но ведь, кроме нас, больше никто не захотел глядеть.
— Когда-нибудь мы завернем сюда вдвоем.
— Завернем, — неожиданно согласилась она. — С удовольствием.
Джозеф повернулся к ней и вдруг признался в своем сокровенном желании, о котором никому никогда не говорил:
— Знаешь, а я ведь хотел когда-то быть сельским учителем.
Бетти улыбнулась, Джозеф нагнулся, чтобы поцеловать ее.
— Осторожнее!
Велосипед вильнул к обочине, и Джозеф едва успел вырулить, чтобы не свалиться в канаву.
Через шахтерские городки, лежащие на Тайне, они проезжали на полной скорости, молча; городки были мрачные, унылые, так непохожие на их чистый, уютный городок; они точно жаловались своим видом: беда. На всех улицах чернели мрачные молчаливые фигуры шахтеров, не знающих, куда себя деть между вчерашним шиллингом, истраченным на футбол, и сегодняшними тремя пенсами на кружку портера: кабачки — единственное для многих развлечение после недели под землей — были еще закрыты. Это было несправедливо, позорно. Бетти чувствовала это физически, как ощущаешь мороз или зной. Вид этого жалкого, без капли радости прозябания убивал Бетти, у нее ныло сердце, потели ладони, она нервно кусала губу. Ее жег стыд, что она едет довольная, веселая мимо этих несчастных, угрюмых людей. Почувствовав, что педали стало крутить труднее, Джозеф обернулся, но, увидев лицо Бетти, догадался, что она чувствует; нахлынула нежность, и сказал совсем не то, что хотел:
— Ужасно, правда?
— Да, — ответила Бетти. — Их надо перестрелять, раз они допускают такое.
Эти слова дали отдушину гневу и боли, мысль ее заработала в другом направлении: какое придумать наказание людям, стоящим у власти. Как жаль, что она еще не может голосовать, она голосовала бы за лейбористов. Это будет ее оружие, ее вклад в борьбу.
Последнюю милю — последний бросок перед морем — они неслись, низко пригнув головы, резиновые рукоятки руля нагрелись от стиснутых кулаков. Тяжесть, наливавшая ноги последние двадцать миль, забылась; вот уже поросший травой берег, еще немного — и начнутся пляжи на северной окраине курортного городка. На траве соскочили, перевернули велосипеды вверх колесами, чтобы песок не засорил цепь и спицы, и принялись уплетать взятые с собой бутерброды.