После еды пошли купаться, хотя холодное Северное море не очень-то манило; схватились за руки и побежали по влажному песку, покуда ледяные волны не заплескались выше колен. Стали брызгаться, парни ныряли, хватали девчонок за голые ноги и подбрасывали. Плавали недалеко, держась поближе друг к дружке, как стая Дельфинов. Народу на пляже прибывало, был полдень, всюду белели на песке худые тела горожан: мужчины в черных шерстяных купальных трусах, женщины в глухих купальных костюмах, временно облысевшие в белых резиновых шапочках; бабушки вдавились поглубже в песок, детишки плещутся на мелководье, везде пакеты с едой, узелки одежды; дрожащая, неуютная свобода, как будто это беженцы, а не отдыхающие, и двигались-то они рывками, натужливо, словно силились сделать как можно больше — а вдруг это последний свободный погожий день?
А наша компания из Терстона, отмахав семьдесят миль, проглотив бутерброды, вдоволь набултыхавшись в не очень-то гостеприимном Северном море, выскочила на берег и стала гонять в футбол; набегавшись, сыграли в ручной мяч, девчата против парней.
Переодевшись и обсохнув, все вдруг почувствовали какую-то неловкость; между парнями и девушками словно легла полоса отчуждения. Немного позже они около часа проведут каждый со своей девушкой, но сейчас вид у всех был такой сконфуженный и недоуменный, точно они бьются над задачей, не имеющей решения. Надо найти верный ход, чтобы сама собой создалась такая простая и желанная ситуация — остаться наедине. А как это сделать? Одно неуместное слово, фальшивый тон, и все будет непоправимо испорчено. Парни уткнулись в свои велосипеды, девушки по другую сторону этого механического барьера принялись собирать остатки еды в дорожные сумки, бутылка лимонада переходила из рук в руки. Становилось невыносимо: потихоньку отодвигались друг от дружки; глядели не мигая на море; несвязные возгласы, взгляды исподлобья разрывали ту прочную нить, которая крепко связывала их весь день; дело могла спасти теперь только чья-то храбрость. Кто первый решится просто и ясно произнести то, что у всех на уме. Кто отважится стать мишенью шуток и подтруниваний, во всеуслышание объявив, что ему захотелось прогуляться одному и не желает ли она (его девушка) к нему присоединиться. А пока слабый пол — по ту сторону барьера из велосипедов. Кто-то первым преодолеет барьер, и вступят в силу новые законы.
Джозеф помалкивал. Вся эта комедия претила ему, будь его власть, он бы этого не дозволил. Ситуация проще простого, и глупо тратить время на всякие антимонии. Но ему однажды преподнесли хороший урок: он первый поднялся с места, без обиняков предложил Бетти прогуляться вдвоем и в ответ получил коротенькое, но твердое «нет». Отчуждение вылилось в ссору, и все до одного почувствовали себя нестерпимо, поэтому теперь Джозеф всегда выжидал.
Оставшись наедине с Бетти, он боялся обнять ее, так он ее желал, так боялся испугать. Он не просто принимал строгость ее взглядов, в этом была ее особая привлекательность. Он даже поцелуем боялся оскорбить ее. Лежа рядом с ней в густой траве в ложбине между двух дюн, он чувствовал, как тело его необоримо тянет к ее телу, как опьянение кружит голову, мир вокруг исчезает, пухлое облако любви, осязаемой на вкус и цвет, окутывает его; все, что было в нем за семью печатями, вдруг вырывалось и находило пристанище в поцелуе — губы его прижимались к ее щеке.
Хотя они не были еще помолвлены, но дело шло к этому, и Джозеф решил познакомить ее со своей семьей. Это событие приурочили ко дню подарков, второму дню рождественских праздников.
Весь дом ожидал их прихода. Младшие резвились.
Фрэнк озадаченно прикидывал, как лучше встретить девушку Джозефа; Мэй, приехавшая по такому случаю в гости с мужем и младенцем, старалась изо всех сил, но довольно-таки безуспешно, позабыть ссору, которая только что произошла у нее с мачехой, как она всегда называла жену отца. Джон надел свой парадный костюм: ему очень хотелось в глазах будущей невестки выглядеть молодцом.
Джозеф хотел заехать за Бетти на своем тандеме, но она настояла идти пешком.
Бетти вступила на тропу, увидела дом, взгляды, устремленные на нее из всех окон, и отказалась идти дальше. Не то чтобы она не хотела идти. Джозеф стал ее уговаривать, но она сказала: «Не могу». — «Хорошо, — сказал полушутя Джозеф, — согласен, иди за мной следом. Буду очень рад, если, конечно, ты вообще собираешься идти к нам». С этими словами он двинулся один; до дома оставалось шагов десять, Джозеф обернулся: она стояла все там же, как приросла к месту.