Она высыпала монеты на стол и стада их пересчитывать.
— Знаете что, — заговорщически прошептала она: — Я могу вам отдать яичками.
— Что? — не поняла Бетти.
— Вот они.
Миссис Блай резко повернулась — это было ее первое энергичное движение, — нагнулась и выпрямилась с большой картонной коробкой в руках, в которой лежала дюжина яиц.
— Какое счастье — столько яичек!
— Счастье? — рассмеялась миссис Блай. — В этом мире, милочка, счастья одного мало. Четыре хватит?
— Как это хватит?
— Вместо шиллинга.
Это была явно неплохая сделка. Бетти сама доложит недостающий шиллинг. Яички совсем свежие. По два каждому мальчику.
— Конечно, четыре достаточно. Но я собираю деньги, — сказала Бетти; слова выдавливались словно сквозь комок шерсти.
— Вы сами внесете шиллинг, а взамен получите яички. Их сейчас не достанешь, уверяю вас.
— Знаю.
— Возьмите пять.
Но ведь у нее была тетрадка, куда надо вписать один шиллинг и получить подпись миссис Блай. Иначе хоть не обман, но нечестность. И, найдя верное слово, Бетти успокоилась, даже мысли как-то стали яснее.
— Простите меня, миссис Блай, — уже твердо сказала она, — но моя работа собирать шиллинги.
— Прекрасно, милочка. Возьмите у меня шиллинг, а потом купите на него четыре яичка.
Все, казалось, было бы правильно. Шиллинг будет возмещен, отослан.
— Я обойдусь без яичек. Спасибо, миссис Блай.
— Обойдетесь? Оставите этих двух милых крошек без свеженьких яичек? — И обращаясь к Дугласу: — Ты ведь любишь яички?
— Да, миссис Блай.
— Бери, пожалуйста. Я сейчас тебе заверну.
Она взяла газету и стала заворачивать.
Бетти не знала, что и делать.
— Мне скоро привезут яички, — сказала она по наитию. Это была не ложь: рано или поздно кто-нибудь действительно привезет. Значит, она говорит правду.
— Ах вот что! — воскликнула миссис Блай. — Интересно, кто ясе это?
Опа перестала заворачивать яички в газету с танком на картинке.
— Один человек, — слабым голосом проговорила Бетти.
— Ах, милочка! Ни слова больше! Я так и чувствовала, что в вас что-то есть. Тихие воды глубоки, миссис Таллентайр. Вот вам ваш шиллинг. Пишите в книгу. Какой у вас мелкий почерк. Но такой разборчивый. Славная вы женщина!
Дома Бетти вымыла детишек, уложила спать и поцеловала каждого:
— Это от мамы, это от папы.
— А папа уже едет домой?
— Конечно.
— А когда он приедет?
— Когда война кончится.
Когда она чувствовала себя особенно одиноко, то брала в свою двухспальную постель мальчишек. Свернувшись калачиком один с одного бока, другой с другого, они спали, грея ее своими теплыми тельцами.
Сбросив ноги на холодный пол, Джозеф сел на своей узкой жесткой койке и прислушался. Снаружи донесся свист и вой. Он нащупал в темноте носки и натянул их на ноги. Завернувшись в одеяло словно в халат, двинулся неслышными шагами по длинной комнате к выходу. Иногда он будил своего приятеля Нормана, но сегодня хотелось побыть одному. Это эгоизм, понимал он, но так, в одиночку, мечтается лучше.
Поднялся по черной лестнице на чердак. В руке фонарик. Дом, где их расквартировали, был огромен, как особняк Сьюэлов. Сержант поселил их на верхнем этаже. У Джозефа было уже две нашивки, и он крепко поспорил с сержантом. Ведь если упадет бомба, то в первую очередь пострадает последний этаж. Но сержант был непреклонен. Может, он думал, что вскорости сюда прибудут другие подразделения, и хотел таким наглядным путем закрепить за собой главенствующее положение. Как бы там ни было, но расквартировались они на верхнем этаже. Джозеф распахнул чердачное окно и вылез на крышу. Было холодно, и он плотнее закутался в одеяло. Осторожно ступая, подошел к огороженному балюстрадой краю, сел, устремил взгляд на Лондон. Вынул сигарету, закурил.
Налет начался.
Он видел, как лучи прожекторов обшаривают небо: мерцающие ножницы ищут вражеские самолеты. Кругом пожары, красные отблески — дыхание огромной топки в ночи. Темное небо стремительно прошивали смертоносные тире зенитных орудий; пронзительный беззвучный вопль протеста. Звуки долетали до него приглушенные, как в плавательном бассейне. Иногда самолет летел обратно, в его сторону, и он, пригнувшись, съеживался. Немцы могли сбросить оставшиеся бомбы куда попало.
Он видел, как милях в двух-трех от него упало несколько бомб. Немой кадр с птичьего полета.
Ни воплей, ни мечущихся в смертельном ужасе людей. Чтобы все это услышать и увидеть, он зажмуривался и вспоминал снимки из газет. Тогда он видел горящий Лондон, портальные краны и корабли в доках, как мрачные призраки, как макеты в пляшущих отсветах огня. Видел Темзу в красных и бело-желтых пятнах; коробки домов рассыпались, как будто камни внезапно обратились в прах, люди бежали в бомбоубежище; санитарные машины — якорь спасения — ползали по меняющим облик улицам; и вот рассвет, и вместо города — серые тлеющие развалины. Он сидел, вдавив тело в камень, оглушенный одним словом: цел. Звезд почти не было видно.